Андрей Столяров - Темные небеса

— Ага… Ты здесь… Хорошо…

Мы оба застываем от неожиданности.

И тут раздается еще один взрыв…

Насторожиться мне следовало уже при встрече. Еще когда в галерее, соединяющей Купол с Павильоном для переговоров (его, оказывается, за две недели успели восстановить), меня встретили трое в костюмах высокой защиты и механическим — через трансляцию — голосом предложили надеть на себя такое же облачение.

Парни из «сигуранцы».

Но сразу до меня не дошло.

И даже когда меня везли в джипе по тревожно пустынному Стриту — ни единого человека, только лица, прильнувшие изнутри к окнам по обеим его сторонам, — я еще ни о чем не догадывался, приветственно помахал им рукой: дескать, не волнуйтесь, ребята, со мной все в порядке. И поворот к медицинскому блоку меня нисколько не удивил: куда ж меня было направлять после Купола, если не на тщательный медосмотр. И лишь когда, уже стянув спецкостюм, сидя в страшноватом «зубоврачебном» кресле посередине лаборатории, я услышал от доктора Менгеле, что нахожусь в карантине, у меня неприятно дернулось сердце.

— Что вы имеете в виду, доктор? Какой карантин?..

И доктор Менгеле, между прочим защитный костюм не снявший, визгливо-радостно мне объяснил, что поскольку существует опасность заражения биосферы Земли вирусами и микробами, занесенными мною из Купола, то принято решение о полной биологической изоляции контактера, до тех пор пока специалисты не убедятся, что он никакой инфекционной опасности для человечества не представляет.

— Так что некоторое время будете находиться здесь.

И сквозь стекло шлема было заметно, как он растянул резиновую улыбку к ушам.

Все это, конечно, была полная чушь. Еще до того, как начались с арконцами первые «физические» контакты, Виллем, отвечая на аналогичный вопрос, подчеркнул, что и он сам, и все содержимое Купола полностью адаптировано к земной биосфере. Генетическое заражение Земли инопланетным материалом исключено, никаких медицинских мер по защите можно не принимать.

Собственно, это подтверждалось и самими переговорами: за три месяца, которые протекли с их начала, ни малейших намеков на «внеземные инфекции» обнаружено не было. Пробы воздуха неизменно давали отрицательный результат. Члены экспертных групп подвергались регулярным осмотрам, ни один из них не выявил ничего подозрительного.

И, между прочим, сам доктор Менгеле уже через сутки защитный костюм с себя снял, торжественно объявив, что первичные анализы на чужеродные белки или гены оказались полностью отрицательными.

— Что, впрочем, ничего не значит, — по-мальчишески глуповато хихикнув, добавил он. — Могло иметь место внедрение чужеродных скриптов в ваш генотип или локальная трансформация нейронов головного мозга. Требуются очень объемные дополнительные исследования.

От радости он чуть ли не пританцовывал. И если перевести его слова на понятный язык, то означали они, что скоро меня отсюда не выпустят.

Окончательно я убедился в этом на следующий день, представ перед особой комиссией, которую сформировал ДЕКОН.

Здесь, мне кажется, надо кое-что пояснить. Я, разумеется, даже не пытался просканировать членов комиссии через свой экстрасенсорный канал. Риск был слишком велик. Среди них вполне мог присутствовать скрытый эмпат, я был бы раскрыт, и это могло бы иметь для меня неприятные и непредсказуемые последствия. Однако члены комиссии, видимо, пребывали в таком внутреннем напряжении, в них кипели такие эмоции, отформатированные к тому же по определенному вектору, что весь этот контент просачивался в меня и помимо моих намерений, и безо всяких усилий с моей стороны.

В общем, к концу первых суток допроса, который официально был назван политкорректным термином «собеседование», мне стало ясно, что все две недели (точнее — семнадцать дней), пока я находился в арконском Куполе, шла яростная, но скрытая от внешних глаз битва и в самом ДЕКОНе, и на двусторонних политических переговорах, и в высоких кабинетах ООН: кто будет распоряжаться таким ценным источником информации, каковым я, по их мнению, теперь являлся. Кто будет его (то есть меня) контролировать? Кто снимет сливки с того, что я, по их мнению, знал? Теоретически российское правительство могло меня отозвать и заменить любым другим экспертом по своему выбору. Такое право у него формально существовало. Практически же было понятно, что воспользоваться этим правом ему никто не позволит. Это означало бы — дать явное информационное преимущество одной из стран. Да я и сам, признаюсь, этого не хотел. Ведь немедленно упекут в какую-нибудь тайную лабораторию, упрячут в хищных недрах спецслужб, выжмут, выкрутят так, что от меня останется лишь скомканная человеческая оболочка. Имея же дело с комиссией, с совокупностью разнонаправленных интересов, я обретал и определенные гарантии безопасности, и свободу маневра.

Конечно, с комиссией тоже было не просто. Возглавляла ее профессор Хайма ван Брюгманс, запомнившаяся мне еще с первых наших дискуссий: мятое, тяжеловесное, будто из теста вылепленное лицо, над ним — нелепые, как у девочки, светлые, тугие кудряшки. Ничего женского — полнотелое воплощение чиновничества, упакованное в синий брючный костюм. Она сразу же предъявила мне ряд претензий, прозвучавших как настоящие обвинения. Почему, имея работающий сотовый телефон, вы не сделали ни фотографий внутренних помещений Купола, ни фотографий арконской аппаратуры, ни видеозаписей разговоров с Виллемом? Почему вы не зафиксировали карты звездного неба той части Вселенной, откуда пришли арконцы? Неужели вы не понимаете, какая это ценная информация? Почему вы не взяли проб воздуха из атмосферы под Куполом и каких-либо образцов арконских материалов, в частности пищевых, с которыми соприкасались? Это помогло бы нам разрешить ряд спорных вопросов. Почему вы уверены, что арконцы не модифицировали ваше сознание? Почему в беседах с представителем арконской цивилизации вы не затронули таких-то и таких-то проблем?..

Под ее бронепрожигающим взглядом я чувствовал себя, как грешник на раскаленной сковороде. Она заставила меня подробно нарисовать и саркофаг, и гостиную, детально изобразить каждый предмет, который я там наблюдал, сделать схему звездного арконского неба, набросать такой же подробный портрет робота Си-Три и т. д. и т. п. Не представляю, какую информацию можно было отсюда извлечь, художник из меня был еще тот. А что касается наших бесед с Виллемом, то каждый такой разговор мне пришлось, напрягая извилины, пересказывать по несколько раз. Далее варианты сопоставлялись, корректировались, дополнялись, снабжались пространными примечаниями, которые, в свою очередь, тоже требовалось корректировать и дополнять. Масса документов вспухала с эпидемической быстротой. Думаю, что к концу нашего «собеседования» она приняла совершенно неудобочитаемый вид.