Андрей Столяров - Темные небеса

Камнем преткновения, разумеется, стал вопрос о моей человеческой аутентичности. Являюсь ли я той же личностью, что и месяц назад, или во мне есть нечто такое, о чем я сам даже не подозреваю? Как без обиняков выразилась мадам ван Брюгманс, не заложена ли во мне программа, которая может угрожать всему человечеству?

Говоря проще, зомбировали меня или нет?

Мадам ван Брюгманс настаивала, что как гражданин планеты Земля, как человек, принадлежащий к суверенному виду хомо сапиенс, я просто обязан развеять все сомнения по данной теме, развеять их немедленно, окончательно и, по возможности, навсегда. Короче, мне предлагалось пройти обследование на полиграфе, на «детекторе лжи» самой последней модели (такой полиграф готово было предоставить в наше распоряжение правительство США), а после того — беседу с применением специальных фармакологических средств, которые по-простому, в народе, именуются «таблетками правды». Я, разумеется, категорически против этого возражал. И дело здесь заключалось не только в том, что я пока придерживал информацию о надвигающейся катастрофе, но и в том еще, что мне была отвратительна сама мысль, что меня выпотрошат как цыпленка. В жизненной изнанке любого человека неизбежно накапливается грязь, и я вовсе не хотел предъявлять ее на всеобщее обозрение.

Спасал меня, как ни странно, сам бюрократический механизм «собеседования». Бюрократией, этим социальным феноменом, я заинтересовался еще несколько лет назад, рассматривая ее как внутреннюю формализацию власти, и уже тогда отчетливо понял, что никакие эмоции не могут на этот механизм повлиять. Кричи не кричи, возмущайся не возмущайся, хоть удавись, хоть бейся об стену башкой, ему все равно, шестеренки его так и будут равнодушно отщелкивать один зубец за другим. Сила бюрократии в безликой механистичности, с которой она расчленяет мир, превращая его в набор схоластических правил, значит, и отвечать ей следует такими же механистическими, формальными средствами. Проскочить между шестеренками можно, только двигаясь вместе с ними, по тем же осям, обращая эту механистичность против нее же самой. И потому никакого гнева или раздражения я на «собеседованиях» не выказывал, ничего не требовал, даже голоса ни на йоту не повышал, напротив демонстрировал прямо-таки идиотическую готовность ответить честно, искренне и подробно на любой вопрос, который мне задавали, а при каждой попытке мадам ван Брюгманс серьезно надавить на меня с таким же идиотическим упорством подавал официальный протест. И Андрон Лавенков, который, естественно, тоже был членом комиссии, аналогичным скучным, казенным голосом немедленно добавлял, что он как представитель России этот протест поддерживает. Судя по всему, он такое мое поведение одобрял. В общем, мы втянулись в изматывающую позиционную битву, где ни одна из сторон не могла прорвать фронт противника. Результатом данного коловращения являлись лишь кипы бумаг, не содержащие в себе ни капли здравого смысла.

Замечу, что в этой битве у меня были определенные преимущества. За те две недели, которые я провел под Куполом, пресса сделала из меня подлинного героя: я буквально пожертвовал жизнью, чтобы спасти представителя арконской цивилизации и тем самым, как броско написал обозреватель одной из газет, «в критической ситуации отстоял честь Земли». Начался спонтанный медиатаксис. В интернет хлынуло жуткое количество моих фотографий, на многих из которых, честно скажу, я выглядел дурак дураком, одновременно забурлил водопад всяческих интервью, где про меня говорили такое, от чего я вздрагивал, краснел, бледнел и вытирал хладный пот со лба. Анжела, например, поведала репортерам, что я «всегда был человеком, для которого на первом месте стоит долг перед своей страной, что я всегда сначала думал о других, а уж потом — о себе». Или один мой школьный приятель, которого я, кстати, вспомнить так и не смог, утверждал, что еще в те давние времена (в третьем классе!.. кто помнит что-либо про свой третий класс?) — я вел себя как настоящий герой. И приводил в пример случай, когда я якобы спас котенка, которому какие-то дегенераты хотели отрезать хвост. Клянусь — полный бред!.. В общем, брызг и мыльной пены в прессе хватало. Замечу, что была от этого шума и определенная польза: журналисты и блогеры хором требовали объяснений — где я сейчас пребываю и что со мной, действительно ли выросли у меня копыта и витые рога, и почему в таком случае меня скрывают от глаз общественности? Никакие обтекаемые объяснения пресс-центра ДЕКОНа, что «проводится медицинское обследование и тщательное выяснение всех обстоятельств», их не удовлетворяли. Мадам ван Брюгманс (и тем, кто за ней стоял) не так просто было применить дисциплинарное принуждение к общепризнанному герою.

Я отчетливо помню эти тягостные августовские дни. Это медленное кафкианское сумасшествие, пропитывающее сознание. Первое время членов комиссии и меня разделяла сплошная стеклянная перегородка, общались мы через специальный коммуникатор, затем перегородку убрали, но она все равно как бы незримо осталась: вопрошающие голоса приходили ко мне словно с другой стороны бытия.

Все это было чрезвычайно скучно и утомительно. Мы начинали работу в девять утра и заканчивали ее — с двумя перерывами — около девяти вечера. Причем членам комиссии было легче, чем мне. У них послеобеденный отдых длился целых четыре часа, я же в это время проходил этап за этапом обследование у доктора Менгеле.

Вот кого действительно следовало опасаться.

Доктор Менгеле хоть и дал заключение, что инфекционной угрозы для человечества я, вероятно, не представляю, тем не менее потребовал и добился продолжения медицинских исследований.

План у него был обширный.

Подробный, тщательно разработанный план, о коем он меня тут же и известил.

— А в чем дело? — спросил я.

Мне его писклявый голос очень не нравился.

— А в том, что кровь у вас слишком нормальная. Я бы даже сказал — просто идеальная кровь, такой в принципе не бывает. У обычного человека всегда присутствуют какие-то мелкие отклонения.

Зрачки у него дико вращались, острые плечи дергались, словно подкалываемые изнутри, он даже причмокивал от возбуждения, разворачивая передо мной увлекательную программу дальнейших работ: биопсия печени, селезенки, других внутренних органов, высаживание культур клеток для системного генетического анализа, томография, обычная и панорамная, иммунологическое тестирование, которое одно займет несколько дней, пункция спинного мозга, а также целый ворох различных психометрических процедур, по которым предполагалось определить конфигурацию моего теперешнего сознания.