Андрей Столяров - Темные небеса

Политическое землетрясение докатилось и до России, которую «долгоиграющий» президент страны, находясь, видимо, в эйфории от стремительного роста цен на нефть, объявил «островом стабильности и благополучия». Точно взорванный этой неудачной метафорой, внезапно забурлил Красноярск. Многотысячная толпа заняла здание местной администрации, все чиновники были оттуда изгнаны, и тут же, на площади, избран был «народный губернатор и мэр», который под громовые аплодисменты провозгласил, что теперь все средства, заработанные краем и городом, будут оставаться исключительно здесь и пойдут на улучшение жизни сельских жителей и горожан. «А Москве — шиш!» — сложив из пальцев соответствующую фигуру, крикнул он… Мания региональной субсидиарности охватила страну. Через три дня «народные мэры» были избраны уже в двадцати восьми городах, а к концу недели число их достигло семидесяти шести. Впору было отмечать красными флажками на карте «триумфальное шествие народной власти». Полиция после первых двух-трех столкновений предпочитала сохранять политический нейтралитет (как сказал один из рядовых полицейских в интервью телевидению: «Нам же тут дальше жить»), а части Росгвардии были стянуты в столицы национальных республик и в крупнейшие мегаполисы, которые российская власть надеялась удержать. Судя по всему, в России начинал зарождаться очередной революционный шторм.

Подземные толчки следовали один за другим. Трескалась земная кора, извергалась раскаленная магма. Дым и пепел пожаров затмевали тусклое небо. Все, что копилось десятилетиями и веками, теперь выплескивалось наружу. Никто не мог понять, как потушить этот жадный огонь. Аналитики и советники глав государств пребывали в растерянности. Управленческие элиты тонули в потоках невразумительных слов. Резолюции и решения, поспешно принимаемые ООН, мгновенно сгорали, не оставляя после себя никаких следов. В этой обстановке нарастающего геополитического кошмара мало кто обратил внимание на обмен предупредительными выстрелами американского и китайского крейсеров в Восточно-Китайском море недалеко от спорного архипелага Сенкаку (Дяоюйдао), закончившегося, впрочем, ничем (крейсера разошлись), и уж точно незамеченными проскочили в лентах новостей сообщения о столкновениях украинской армии (подвластной Киеву) с ополченцами «независимого государства Галичина» (подвластной Львову), лишь украинский министр иностранных дел (стрижка дворовым бобриком, нелепый мятый костюм), которому на очередной сессии Генассамблеи не предоставили микрофон, встал у здания ООН в Нью-Йорке, держа над головой плакат, призывающий «все мировое сообщество осудить агрессию России против свободной и демократической Украины»…

Оказывается, ад выглядит так: овеществляется страшный сон. Насколько хватает глаз, раскинуто вокруг железное кладбище автомобилей. Их тысячи, может быть, десятки тысяч: легковушки, грузовики, пикапчики, микроавтобусы, внедорожники. Упирается бампером в рытвину «волга» еще советского образца, пара, видимо, армейских фургонов, прижавшись друг к другу, вздымают полукруглые ребра, с которых содран брезент. Валяются искореженные велосипеды. Проглядывает неподалеку даже желтое тулово «катерпиллера», придавленное металлическим суставом ковша. И между всем этим захоронением страстной тщеты, между останками суетливых надежд — путаница веревок, растоптанные, смешанные с землей джинсы, майки, рубашки, вскрытые консервные банки, пластиковые бутылки из-под воды — на них оскальзывается нога, — кучи дерьма, ворохи грязных тряпок, от которых исходит запах, выворачивающий внутренности и душу… Уже брезжит рассвет, все видно вполне отчетливо. И единственное отличие от жутковатых ночных фантазмов — нет оглушительной людской пустоты. Напротив, вокруг — тоже тысячи, может быть, десятки тысяч людей, мечущихся в беспамятстве, натыкающихся друг на друга. Они несутся сразу во все стороны, оступаются, падают, сшибают с ног тех, кто слабее, топчут лежащих, дико кричат. Крик вообще такой, что кажется, будто воздуха нет, вдыхаешь вместо него этот крик, и он заполняет тебя, как вода в глубине, хлынувшая в рот, в ноздри, в уши…

Конечно, Лизетта и раньше знала, что творится возле арконских Станций: в сети было полно роликов и фотографий на данную тему, но ей все же казалось, что здесь будет как-то иначе, спокойней, что ли, организованней, упорядоченнее. Не зря же данной Станцией руководит (руководит ли?) отец. И вдруг — конец света, видела она как-то такую олеографию: люди с выпученными глазами, раскинув руки, бегут к пропасти по белым костям. Главное — ничего не понять. Из всего заполошного крика вырисовывается лишь одно: арконцы уходят! Этот рейс из Купола на корабль, видимо, будет последний! Тут даже дядь Леша несколько растерялся. Еще час назад всех разбудил, сообщил новость, пыхнувшую маревом в интернете, сказал, что если они хотят отсюда выбраться, то идти надо прямо сейчас: «Только не потеряться!.. Группой, группой… Слышите… Держимся вместе»… Но как тут вместе удержишься? Первая же нахлынувшая волна разметала их в разные стороны. Лизетта едва успела заметить, как мелькнула, точно рыба в реке, протянутая рука Павлика — они так и не успели сцепиться, — как заколотилась в истерика оттесняемая куда-то Тетка, как не своим голосом закричала Ираида Игнатьевна: «Павлуша!.. сынок!..», как безуспешно пытается пробиться к ней Зиновий Васильевич, и как самого дядь Лешу затягивает и относит людским потоком все дальше и дальше…

Она уже не видит знакомых лиц. Сдавливают ее так, что выжимается из легких последний воздух. Его катастрофически не хватает. Только бы не упасть, тогда — верная смерть!.. Ее закручивает винтом, наступают на ноги, больно… Ужасно выворачивается рука, попавшая между двух бьющихся тел… Лизетта с трудом, со всхлипом выдергивает ее… Она кричит вместе со всеми, пытается защитить лицо, ударяется обо что-то спиной, ее выбрасывает к трейлеру, накренившемуся как будто он вот-вот рухнет на бок. Слева от него — узкая щель… Обдирая бедра и локти, Лизетта протискивается туда… За трейлером обнаруживается спасительное пустое пространство. Сюда не так просто попасть: оно огорожено приткнутыми вплотную машинами. Крохотный такой закуточек, сонный глаз бури. Внутри Лизетта видит безобразно сплющенную коляску. Колеса ее наполовину увязли в земле, а между ними, прислонившись к гармошке из кожи и проржавевших, обмахренных частей, сидит девочка лет пяти в грязноватом розовом платье с полуоторванным воротничком.

Девочка говорит неестественно тонким голосом:

— Я все жду здесь и жду… Мама велела ждать… А никого нет и нет…