Нил Шустерман - Набат

Роуэну приносили еду и воду дважды в день — просовывали в маленькое отверстие в двери. Но тот, кто делал это, не произносил ни звука.

— Вы говорить умеете? — спросил Роуэн при очередной кормежке. — Или вы вроде тех тонистов, что отрезают себе языки?

— Не стоишь ты того, чтобы на тебя слова тратить, — отбрил тюремщик. Он говорил с каким-то акцентом. Франкоиберийским? Чиларгентинским? Роуэн не знал, на каком он материке, не говоря уже о регионе. Или, может, он неправильно понял всю ситуацию. Может, он вовсе и не живой. Может, он умер окончательно и, судя по жаре, царившей в камере, попал в то место, которое люди Эпохи Смертности называли адом. И тогда Роуэна ждут пламя, сера и настоящий Люцифер с рогами и всем прочим, готовый наказать наглеца за кражу своего имени.

В голове у Роуэна слегка мутилось, так что и этот расклад казался ему вполне реальным. Если так, то он надеялся, что Цитра сейчас в другом месте — с жемчужными воротами и пуховыми облаками, где каждый обитатель снабжен парой крылышек и арфой.

Ха! Цитра, играющая на арфе! Как же ее, должно быть, воротит с этого!

Ладно, шутки в сторону. Если он все-таки в мире живых, то Цитра тоже где-то здесь. Несмотря на обстоятельства, Роуэн черпал утешение в осознании того, что план серпа Кюри сработал. Нет, конечно, не стоит предполагать, что великая Гранд-дама Смерти имела намерение выручить его, Роуэна, — его спасение было лишь побочным эффектом. Ну и ладно. Он сможет с этим жить. Разумеется, до тех пор, пока жива Цитра.

Хранилище Прошлого и Будущего! Как она могла забыть о нем?! Стоило только серпу Поссуэло упомянуть это название, и к Цитре вернулась память. Она закрыла глаза и долго лежала так. Воспоминания нахлынули на нее неумолимо, как вода на улицы гибнущей Твердыни. Раз начавшись, их поток не иссякал. За одним откровением приходило другое, каждое последующее страшнее предыдущего.

Разрушающийся мост.

Обезумевшая толпа на пристани тонущего города.

Сумасшедший бег вслед за Мари на верхний этаж.

И Роуэн.

— Анастасия, с тобой все в порядке? — осведомился Поссуэло.

— Погодите немного, — попросила она.

Она вспомнила, как Мари заманила их с Роуэном в Хранилище и запечатала его снаружи. А еще она вспомнила все, что случилось потом, вплоть до самых их последних мгновений во тьме.

Итак, фрагменты погибшей Твердыни легли на океанское дно. В склепе становилось все холодней и холодней, Цитра с Роуэном натянули на себя все имеющиеся мантии серпов-основателей. И тогда Цитра предложила: вместо того, чтобы ждать, когда в камере закончится кислород, лучше сбросить всю одежду и отдать тела на волю холода. Как всякий серп, она знала много способов умереть. Смерть от гипотермии гораздо легче смерти от удушья. Ты просто постепенно немеешь, и это лучше, чем отчаянно хватать ртом воздух. Они с Роуэном держали друг друга в объятиях, согреваясь лишь теплом своих тел, пока оно не начало иссякать. Они не разомкнули объятий и тогда, когда их охватила неистовая дрожь. А потом они замерзли до такой степени, что и дрожь прекратилась. Они скользнули в небытие.

Наконец Анастасия открыла глаза и взглянула на Поссуэло.

— Пожалуйста, скажите мне, что серп Кюри в безопасности!

Он глубоко вздохнул, и девушка все поняла еще до того, как он что-либо сказал.

— К сожалению, — промолвил Поссуэло, — она погибла вместе с остальными.

Наверно, для мира это уже не было новостью, но Анастасии, узнавшей обо всем только что, эта весть причинила невыносимую боль. Девушка запретила себе плакать. Во всяком случае, не сейчас.

— Ты так и не ответила на мой вопрос, — напомнил Поссуэло. — Почему ты была в Хранилище с человеком, который убил Великих Истребителей?

— Их убил вовсе не Роуэн. И это не он погубил Твердыню.

— Среди выживших много свидетелей.

— Свидетелей чего? Они могут утверждать лишь, что он там был. А он был там не по своей воле!

Поссуэло покачал головой.

— Прости, Анастасия, но ты не в состоянии видеть ситуацию ясно. Этот харизматичный, глубоко эгоистичный монстр затуманил твой разум. Северомериканская коллегия располагает вескими доказательствами его преступления.

— Какая еще северомериканская коллегия?

Поссуэло поколебался, потом сказал, осторожно подбирая слова:

— Многое изменилось за то время, что вы провели на морском дне.

— Какая еще северомериканская коллегия? — настойчиво повторила Анастасия.

Поссуэло вздохнул.

— Теперь в Северной Мерике только одна коллегия, не считая Техаса, региона Особого Устава. И руководит ею Годдард.

Это было настолько непостижимо, что Анастасия даже не попыталась вникнуть в услышанное. Вот наберется сил, тогда можно будет и подумать. Нужно сосредоточиться на происходящем здесь и сейчас, чем бы это «здесь и сейчас» ни было.

— Ну что ж, — сказала она со всей небрежностью, на какую была способна. — Не сочтите за насмешку, но, похоже, этот харизматичный, глубоко эгоистичный монстр затуманил разум всего мира.

Поссуэло снова вздохнул.

— Как ни прискорбно, но это правда. Могу признаться, ни у меня самого, ни у кого-либо еще в амазонийской коллегии Сверхклинок Годдард не вызывает теплых чувств.

— Сверхклинок?!

— Годдард объявил себя Сверхклинком Северной Мерики в начале нынешнего года. — Поссуэло передернуло при мысли об этом. — Мало этому тщеславному негодяю было почестей, так он изобрел для себя еще более пышный титул.

Анастасия закрыла глаза. Веки горели. Все ее тело пылало. Новости были настолько ошеломительны, что ее плоти хотелось отвергнуть вновь обретенную жизнь и вернуться в прежнее блаженное состояние небытия.

И наконец она задала вопрос, которого избегала с самого момента пробуждения:

— Сколько?.. Сколько времени мы пробыли там… на дне?

Поссуэло явно не хотелось отвечать, но он не вправе был держать это от нее в тайне. Поэтому он сжал ладонь девушки в своей и проговорил:

— Вы были мертвы более трех лет.

Где ты, моя дорогая Мари? Смысл всего моего существования был в том, чтобы заставлять жизнь умолкнуть, но до сей поры я не осмеливался задать себе вопрос, мучивший людей в Эпоху Смертности: а что там, за порогом молчания? Смертные придумали невероятно сложные концепции! Небеса и ад, нирвана и Валгалла, реинкарнации и призраки, а уж подземных миров такое множество, что можно подумать, будто могила — это коридор с миллионом дверей.

Смертные были детьми крайностей. Смерть считалась явлением либо возвышенным, либо непостижимым. Какое смешение надежды и ужаса! Неудивительно, что многие сходили с ума.

У нас, людей постмортального времени, воображение не такое богатое. Живые больше не размышляют о смерти. Во всяком случае, до того момента, когда к ним является серп. Но как только серп исполнит свой долг, траур длится недолго, а мысли о том, что значит «не быть», исчезают, побежденные нанитами, подавляющими всяческие мрачные, бесплодные раздумья. Нам, бессмертным, с нашим неизменно здравым смыслом, не разрешено задумываться над тем, чего мы не можем изменить.