Нил Шустерман - Набат

Грейсон одарил его тончайшей улыбкой:

— А разве ты уже не посмешище, серп Моррисон?

У Моррисона не было никакой возможности узнать, насколько Набат осведомлен о его жизни. Однако попадание было верное: авторитетом в среде серпов Моррисон не пользовался, и что бы он ни совершил, это положения не исправит. Если он останется здесь, остальные серпы даже знать не будут, что он все еще жив. К тому же он обретет уважение. Пусть только от тонистов, но все равно — признание есть признание, а его Моррисону отчаянно хотелось.

— А знаешь что? — продолжал Набат. — Давай-ка я рискну первым.

С этими словами он взял ножницы и принялся резать путы Моррисона. Начал с ног, потом перешел к рукам, медленно, аккуратно разрезая одну пластиковую стяжку за другой.

— Кураты будут очень недовольны, — сказал Набат, щелкая ножницами. — Ну и пошли они к черту.

Но вот упала последняя стяжка — и Моррисон мгновенно схватил Набата за горло.

— Ты только что совершил самую большую ошибку в своей жизни! — прорычал серп.

— Ну давай, выполи меня, — поддразнил Набат без капли страха в голосе. — Тебе отсюда не сбежать. Хоть эти охранники и увальни, но их слишком много, всех не одолеешь. Ты же не серп Люцифер.

При этом имени Моррисон сжал пальцы еще сильнее — достаточно, чтобы его противник замолчал. Набат был прав, прав во многом. Если Моррисон выполнит свою миссию, тонисты, стерегущие за этой дверью, убьют его и сожгут. Оба — и он, и Набат — будут мертвы, а в выигрыше останется один Годдард.

— Да кончай уже скорей! — просипел Набат.

И каким-то непонятным образом осознание того, что Набат беззащитен перед ним, что он может выполоть его в любую секунду, когда только ему захочется, принесло Моррисону такое же удовлетворение, как если бы он и вправду его выполол. Причем без неприятных последствий в виде собственной безвременной кончины. Моррисон убрал руку, и Набат глубоко втянул в себя воздух.

— И что я теперь должен сделать? Принести присягу на верность? — спросил Моррисон, и это была шутка лишь наполовину.

— Хватит простого рукопожатия, — ответил Набат. И протянул ему руку. — Мое настоящее имя Грейсон. Но тебе придется называть меня «ваша звучность».

Моррисон пожал Набату руку той же ладонью, которой только что стискивал его горло.

— А мое настоящее имя Джоэл. Но тебе придется называть меня Джим.

— Приятно познакомиться, Джим.

— Взаимно, ваша звучность.

Серп Моррисон вынужден был признать, что такого окончания этого дня он никак не ожидал, однако жаловаться, принимая во внимание обстоятельства, не стоило.

Он и не жаловался. Целых два с лишним года.

Я верю, что у нас есть предназначение. Величественная кульминация того смысла, который мы вкладываем в слова «человек» и «бессмертие». Однако предназначение не исполнится, если не приложить максимум усилий и не следовать четкому руководству.

Год Раптора был годом тяжких испытаний для всех нас, но к исходу Года Ибекса мы стали приходить в себя. В Год Квокки мы еще крепче сплотились вокруг идеалов и приоритетов нашего Ордена. Сегодня, в первый день нового года, я преисполнен самых светлых надежд.

На этом первом континентальном конклаве я хотел бы публично поблагодарить Верховных Клинков: Западмерики — Пикфорд, Востмерики — Хаммерстайна, Мекситеки — Тисока и Северопредела — Макфейл за их веру в меня. Тот факт, что они — и вы, серпы под их началом, — выбрали меня Сверхклинком, пастырем всей Северной Мерики, невозможно переоценить. Я воспринимаю это как очевидный мандат на дальнейшее продвижение нашего нового порядка. Вместе мы создадим мир не только совершенный, но и первозданно чистый. Мир, в котором широкий, мощный взмах каждого серпа станет приближать нас к этой заветной цели.

Я знаю, среди вас все еще есть те, кто подобно строптивцам из региона Одинокой Звезды, сомневается, что мой путь единственно верный. Эти серпы пытаются отыскать «порядок в безумии», как они это называют. Но я спрашиваю вас: разве это безумие — стремиться поднять человеческую расу на новые высоты? Разве это ошибка — видеть будущее таким же чистым, тонко отшлифованным кристаллом, как бриллианты на наших пальцах? Конечно нет!

Я хочу, чтобы вы четко понимали: ваши Верховные Клинки не слагают с себя руководящих полномочий. Они продолжат управлять соответствующими регионами, отвечать за администрирование на местах, однако с них будет снят груз ответственности за трудные политические решения. Это бремя я возьму на себя. И клянусь: в моей жизни нет иной цели, кроме как неустанно вести вас в будущее.

— Из инаугурационной речи Его Превосходительства Сверхклинка Роберта Годдарда, 1 января Года Кобры

Крепости Сен-Жан и Сен-Николя с двух сторон охраняли вход в гавань Марселя — города во Франкоиберийском регионе Европы. Выстроенные королем Людовиком XIV, они имели одну странную особенность: их огромные пушки смотрели не на море, откуда могли прийти захватчики, а на сушу, в сторону города, и были призваны защищать интересы короля от восставшего народа.

Роберт Годдард, Сверхклинок Северной Мерики, последовал примеру короля Людовика и установил в саду, окружающем хрустальное шале на крыше небоскреба, батарею тяжелой артиллерии, чьи стволы держали под обстрелом улицы Фулькрум-сити. Орудия установили здесь еще до того, как Годдард возвысился до Сверхклинка, — сразу после объявления о смерти Набата.

Годдард полагал, что выполов этого так называемого «пророка», он послал тонистам всего мира ясное предупреждение: если серпов не уважать, их придется бояться. В ответ тонисты выросли из назойливой мелкой неприятности в настоящую угрозу.

— Ну что ж, мы этого и ожидали! — провозгласил Годдард. — Перемены всегда сталкиваются с сопротивлением. Мы должны двигаться вперед, несмотря ни на что.

Годдарду и в голову не приходило, что эскалация насилия против серпов во всем мире была вызвана его собственным приказом выполоть Набата.

— Твой самый большой промах, — осмелился указать серп Константин, — состоит в том, что ты недооцениваешь концепцию мученичества.

Годдарда так и подмывало выгнать Константина из команды помощников, но алый серп был ему нужен, чтобы встроить упрямый регион Одинокой Звезды в ровненький ряд остальных северомериканских регионов. Теперь Техас стал убежищем для тонистов. «И поделом им всем! — заявлял Годдард. — Пусть эти ненормальные кишат там, как крысы в развалинах!»

Хрустальное шале Сверхклинка за прошедшие несколько лет изменилось. Дело не только в нацеленных на город пушках — сам его материал стал теперь другим. Годдард распорядился усилить внешнее стекло и подвергнуть его обработке кислотой, так что теперь сквозь него ничего не было видно. В результате тому, кто находился внутри шале, представлялось, будто город ночью и днем окутан сплошной пеленой тумана.