Бен Оливер - Петля будущего [litres]

Это худшая часть любой Отсрочки – не важно, что они сделают с вами на операционном столе, нет ничего хуже процедур в этом кресле.

Стул издает электронный гул, выпуская иглу. Я чувствую укол в основании позвоночника, моментально парализующий.

Каждая мышца моего тела полностью расслабляется, я превращаюсь в мешок крови и органов. Я даже моргнуть не могу, изо рта вытекает слюна, а голова свисает под таким неудобным углом, что мне трудно вдохнуть. Единственное, что мне подвластно, – это дыхание и естественные функции организма.

Я слышу жужжание автоматических дверей, и через несколько секунд, буднично беседуя о своих планах на субботний вечер, входят два санитара в ослепительно белой форме. Один из них, с дредами, планирует пойти на музыкальный фестиваль и взять «Побег», а другой, кажется, разочарован, что будет спокойно проводить время с женой.

Вместе они вручную приводят кресло в горизонтальное положение. Оказавшись на спине, я наконец могу нормально дышать. Санитар с дредами опрыскивает мои высыхающие глаза спреем из жестяной банки, после чего меня везут сквозь автоматические двери в комнату испытаний.

– Пока-пока, Лука Кейн, – раздается приглушенный голос Петрова по ту сторону разделяющего нас стекла. Я надеюсь, что вдобавок к унижению от того, что с ним справился подросток, он лишится работы, а также места на Третьем уровне, что бы это ни значило.

Поскольку я абсолютно обездвижен, все, что я могу разглядеть, – это высокий потолок над головой; мне остается надеяться, что я не почувствую того безумия, которым они собираются меня инфицировать, что ни одна частица моего разума не уцелеет к моменту, когда меня одолеет это помешательство.

Впервые в жизни мне так страшно.

Вот передо мной появляется лицо – женщина средних лет в хирургической маске. Ее яркие глаза Совершенной зловеще блестят, разговаривает она радостным голосом.

– Вы, должно быть, мистер Кейн? – спрашивает она, зная, что с онемевшими голосовыми связками я не смогу ей ответить. – В огне не горит, в воде не тонет, а? Вы тут знамениты. Ну что, начнем?

Она исчезает из моего поля зрения, и я слышу металлический шелест хирургических инструментов.

Мне хочется убежать – я умоляю свое тело подчиниться командам мозга, я приказываю ногам двигаться, унести меня прочь отсюда, не позволить оперировать меня, но мое тело не способно двигаться. Мне остается лишь ждать.

Лицо доктора снова возникает передо мной, в руке у нее шприц.

– Вот так, – бормочет она, вонзая в меня гигантскую иглу. Не могу сказать точно, куда был сделан укол, но судя по тому, где стоит доктор, – в руку или шею. Я слышу грохот, когда она бросает шприц обратно в лоток, а потом берет еще один.

– Номер два, – напевает доктор и снова исчезает из моего поля зрения, чтобы сделать укол. – И-и-и-и три, – добавляет она, вонзая в меня третий шприц. Я уверен, что этот в два раза больше, чем остальные.

А потом наступает тишина, кажется, на целых пять минут, и не исключено, что они снимают с меня кожу или отпиливают ноги. Нет, разумеется, я не чувствую ничего такого.

– Что ж, думаю, этого достаточно, – говорит доктор, а затем удивленно восклицает: – Доктор Сото, заходите! Пришли лицезреть плоды своего труда?

– Нет, – слышу я короткий ответ женщины-врача, но не вижу ее; она хватает что-то с подноса у моего изголовья и уходит.

Затем меня снова перемещают – мою койку увозят в другой конец комнаты и заталкивают в подобие контейнера из плексигласа [11] Плексиглас – органическое стекло. , похожего на дешевую теплицу.

Раздается шипящий звук, и камера наполняется бледно-белым газом. Мой инстинкт велит мне не дышать, но газ наполняет контейнер так долго, что мне не затаить дыхание. В конце концов я сдаюсь и вдыхаю газ. Я ничего не чувствую, но представляю, как едкий туман въедается в ткани моих легких, пузырится в горле и отравляет кровь.

Шипение прекращается, я лежу, ожидая, что будет дальше, каким будет эффект газа, когда я стану таким, как Харви, Чиррак, Кэтрин или любой другой из группы «А».

Я пытаюсь думать о чем-то хорошем, вспомнить счастливые моменты, пока мой разум не отключится и я не стану чем-то другим. Я начинаю перебирать воспоминания о маме, пока она была жива; о том, как мы с сестрой пробрались на вертикальные фермы, будучи детьми; я вспоминаю Кину на платформе, вспоминаю Рен – как она изменила мой мир, когда первый раз принесла мне книгу, и если бы сейчас я мог управлять мышцами лица, то улыбнулся бы.

Я хватаюсь за эту мысль и жду.

Но ничего не происходит.

Спустя какое-то время дверь контейнера открывается, меня выкатывают через дверь с другой стороны комнаты испытаний и оставляют одного. Игла, воткнутая в мой спинной мозг, извлекается, и паралич моментально проходит.

Я кричу: непроизвольный крик боли, страха и, в основном, облегчения, что кошмар с Отсрочкой окончен. Я чувствую в шее жгучие колотые раны от шприцев; это невероятное ощущение того, что мои конечности могут подчиняться командам мозга; я двигаю пальцами ног, вытягиваю пальцы рук и не могу сдержать слез, но сделав пару глубоких вдохов, пытаюсь взять себя в руки.

– Я живой, – говорю я вслух дрожащим голосом. – Но почему я живой?

После попытки побега они должны были убить меня, пристрелить на месте или отвезти в суд и стереть, но не сделали этого.

Почему?

Что имел в виду Гален, когда говорил, что я стану отличной батареей? Почему они не принимают отказ от Отсрочки? И почему на Отсрочке меня не ввели в кому или не сделали безумным, как остальных из группы «А»?

«Может, это случится позже?» – размышляю я.

Но в данный момент это не имеет значения. Я жив, по какой бы причине они ни решили не убивать меня, – я пережил Отсрочку. По крайней мере, пока. Улыбаясь, я вспоминаю сегодняшнее утро, ожидание на платформе, лицо Кины – она узнала меня, поздоровалась, мы даже посмеялись вместе.

– Кина, – произношу я, снова улыбаясь.

Удивительно, как один простой момент может стать бесценным для человека, лишенного общества.

Хэппи велит мне переодеться в тюремную форму, и я подчиняюсь.

Когда дверь, ведущая обратно к Мрачному поезду, открывается, я смахиваю слезы, стараясь выглядеть как можно спокойнее. Входят трое охранников: один, нацелив на меня детонатор, подключает его к моему сердцу, остальные двое держат меня на прицеле.

– Шевелись, суперзвезда, – велит тот, что держит детонатор, и до самого вагона они идут задом наперед шаркающими шагами, ведя меня на мушке.

После Отсрочки обычно следует восстановительный период – ведь нужно время, чтобы восполнить то, что правительство отняло. Мэддокс называл это отдыхом для души.

Но сегодня мне не до этого; я слишком озабочен вопросом, почему меня не убили за попытку побега.