Владимир Моисеев - Внутреннее задержание [СИ]

— Я не делаю ничего противозаконного.

— Надеюсь, что так.

Пришлось Зимину придумывать оправдания по ходу дела. Это оказалось нетрудно.

— На Луне все, что ни происходит, без исключения, кажется фантастическим и ненастоящим. Особенно люди.

— И я?

— Иногда, не каждый раз.

— Ты считаешь, что все, с кем ты сейчас встречаешься. Ведут себя неестественно?

— Это бы многое объяснило.

Зимин почувствовал, что говорит лишнее, но смолчать не сумел, увлекся. Будто бы у него появилась потребность немедленно рассказать Горскому о самом главном, что его интригует в последнее время. Начальник предположил, что он пишет фантастику. Зимину это очень понравилось.

— Хочу рассказать о странной идее, которая не дает мне покоя: глубокое непонимание ситуации, возникшей в конце прошлого века. Как функционировало общество, при чудовищном разброде мнений по любому вопросу, характерном для тогдашнего общества? Я удивился, когда выяснилось, что существование всеобщего разброда в умонастроениях людей начала века не отрицается нашей исторической наукой. А люди жили. Как? Почему? Не понимаю. Это абсолютно фантастический сюжет.

Горский понимающе кивнул. А может быть, мне просто показалось, что понимающе. Однако, кивнул. На лучшую реакцию Зимин и надеяться не мог.

— Хочу понять. И мне кажется, что разобраться с деталями можно будет только, написав фантастический рассказ. Страшно признаваться, но одних фактов мне не хватает, приходится добавлять человеческие эмоции. Как это приходится делать, допрашивая пациентов. Разве нет?

— Верно. Обязательно нужно учитывать субъективные впечатления. Это ты верно подметил. И что, получается?

— Похвастаться пока нечем. Работаю.

— Надеюсь, ничего нравоучительного?

— Да нет. Мне не нравится поучать, мне бы самому разобраться в самых простых вещах. Нехорошо, наверное, так говорить, но я многого не понимаю.

— В понедельник как всегда принесешь свои записи на проверку.

— Конечно. Мне интересно твое мнение.

— Ты молодец, Зимин.

— Почему?

— Ты должен был меня удивить. И тебе это удалось. Из тебя выйдет толк.

Признаться, Зимин ничего не понял. О чем говорит начальник? Почему вдруг он — молодец? Горский был для него существом загадочным. Еесли так можно называть непосредственного начальника, подобное определение стало возможным только потому, что он сам провоцирует в общении некоторую долю фамильярности. Да, наверное, это было удачное слово. Как правило, Зимину не часто удавалось распознавать его намеки. Но он определенно почувствовал некую скрытую угрозу. По спине пробежал неприятный холодок. Странно, и прежде бывали случаи, когда от похвалы начальника Зимину становилось не по себе. Словно его ловили за плохим и гадким, но поскольку он проделывал это гадкое не без изящества, наказания не следовало. Будто бы Горскому стало достоверно известно, что Зимин к друзьям в карманы залезает, мелочишку тырит, но поскольку с поличным пока еще не поймали, то посчитали, что можно похвалить его за скрытность и изворотливость. Вроде бы обнаружили полезные для общего дела качества. Так Зимин воспринял похвалу начальника. Было немного стыдно, что Горский так легко разоблачил его манипуляции с дневником, но с другой стороны он обрел удивительное спокойствие, поскольку на одну тайну от начальства стало меньше. Приятно. Уж сколько говорили о том, что осведомленность начальства всегда на пользу идет. А теперь Зимин и сам проверил это не практике.

— Почему же я — молодец? — спросил он, прекрасно сознавая, что совершает ошибку.

— Нам такие люди нужны. Я ведь и сам сочиняю. Однажды утром я проснулся и понял, что свихнулся на втором законе термодинамики.

— Простите? Э-э, прости?

— Ну, второй закон — это про то, что в замкнутых системах энтропия не убывает. В школе проходят. Все в мире стремится к равновесию. Горячее тело нагревает холодное. А холодное охлаждает теплое. С этим никто не спорит. Но вот почему, например, развитие общества происходит от простых систем к сложным? Неужели законы природы к человеческой натуре неприложимы? Неужели, энтропия нам не указ? Сомневаюсь. Мне страсть как хочется разобраться. Кстати, мне очень понравилась твоя идея написать фантастический рассказ. Пожалуй, я и сам попробую сочинить что-то этакое.

— Постой, Максим. Но преодоление разногласий, о котором я тебе говорил, вполне укладывается в Закон.

— Пожалуй. Но поговорим об этом позже. Надеюсь, твоя подруга Нина Вернон будет героем твоего рассказа? Очень бы хотелось про нее прочитать. Она необычная девушка, разве нет?

— Я ее не понимаю, — признался Зимин.

— Отличный персонаж для фантастического рассказа.

— Наверное.

— Подумай об этом. Но потом. В ближайшее время у тебя будет много работы.

— А раньше было мало?

— Нет, конечно. Но теперь придется заняться делом, которое тебе не понравится.

— Работа есть работа. Справлюсь.

— Мне жаль, что я не смогу тебе помочь.

В столовой к Зимину подсела Нина. Неудачное время она выбрала. Он так и не сумел разобраться с выговором, полученным от начальника. О какой фантастике шла речь? При чем здесь Нина? К какой страшной работе он должен готовиться? Больше загадок, чем информации.

А Нина была в хорошем настроении. Зимин и прежде не любил, когда Нина смотрела на него вот так — с плохо скрытой иронией. Каждый раз оказывалось, что он или совершил что-то сомнительное, или сказал несуразность. Манией величия Зимин не страдал, поэтому не видел ничего предосудительного в том, что время от времени оказывался не на высоте. Нормальный человек, к которым он себя относил, должен учиться на своих ошибках. В этом не было ничего страшного. Но Зимина бесило, когда Нина, столкнувшись с очередным проколом, начинала его выгораживать, словно он был дурачком, не способный адекватно воспринимать реальное положение вещей. Так обычно защищают глупого подростка, чтобы он своими ошибочными суждениями не попортил себе жизнь. Будто Нина учительница, а Зимин опять не выучил урок и несет отсебятину.

И на этот раз, заметив привычный ехидный прищур, Зимин насторожился.

— Читала я на днях старинную фантастику, — сказала Нина.

— Зачем? — удивился Зимин.

— Интересно. Так вот, мне показалась странной одна идея. Будто бы существует общая универсальная формула человеческого счастья. И беды преследуют людей только потому, что формула эта остается неизвестной широкому кругу людей. По недоразумению, по злому умыслу или из-за присущих людям лени и неверия. Но, как только формула обретет достаточное число адептов, человечество заживет по-новому, по-хорошему.

— И формула эта называется справедливостью.