Владимир Моисеев - Вот-вот наступит счастье [СИ]

В семье Лагрова сроду дураков не было. Единственным человеком, которого можно было развести на совершение этого благородного, но безрассудного поступка, был отец Лагрова. Он был идеалист и моралист. Лагров подумал, что уговорить его будет не трудно. Нужно будет только подобрать логически непротиворечивые доказательства, которые бы заставили отца сделать правильный выбор. Намечался диспут, забавная интеллектуальная игра, от подобных забав отец был без ума.

В переносном смысле, конечно. Лагров понимал, что это всего лишь красивый оборот речи. У отца ума было много, пожалуй, даже излишне много. Понятно было, что согласиться передать право вечной жизни не рожденному ребенку, может только человек или начисто лишенный ума, или, наоборот, излишне ответственный, наделенный изощренным интеллектом, обостренной совестью и болезненным чувством справедливости. Про отца было известно, что к некоторым вещам он относится «без ума». Можно было попробовать использовать этот недостаток. Если вдруг интеллект подскажет ему, что пора отказаться от здравого смысла и довериться инстинктам, то он может дрогнуть и согласиться. Такой уж он был человек.

Давненько они не виделись. Пришлось Лагрову заранее предупредить о своем визите. Отец привык считать себя чрезвычайно занятым человеком. Наверное, он таковым и был, но знали об этом немногие. Сам Лагров считал его старым бесполезным чудаком. Отец называл себя ученым. Не новым и не старым, а настоящим. Он неоднократно пытался объяснить сыну, что это за зверь такой — ученый настоящий, но Лагров так ничего и не понял. Он честно пытался уловить внутреннюю логику в скучных лозунгах о принципах познания мира, которые каждый раз повторял отец, но проникнуться давно забытыми идеалами так и не сумел. Лагров отцовской наукой заниматься не собирался. Принципы новой науки его устраивали. Они позволяли без лишних усилий делать научную карьеру и получать весомые результаты своей деятельности, что для молодого ученого немаловажно. Лагров и сам не понимал, почему исследования его коллег, новых ученых, складываются так удачно, но его это мало заботило. Отцу он рассказывал, что все дело в преимуществе, которое дает новой науке адаптированная магия. Отец не верил, ворчал, но другого объяснения неоспоримым успехам современных ученых предложить не мог. Это можно было считать признанием поражения и позволяло Лагрову относиться к отцу, как к жалкому неудачнику. Естественно, о своем сыновнем долге он не забывал. Нашел отцу работу по силам и по уму.

Впрочем, особого желания встречаться с ним Лагров не испытывал. Если бы не внезапная причуда Ларисы, можно было спокойно пропустить еще пару лет. И вот он стоял на пороге отцовского дома и смотрел на грустного пожилого мужчину, которого должен был считать своим самым близким человеком. Это было очень странно. Отец, вроде бы, опять постарел. Как будто попытался наиглупейшим способом опровергнуть достижения новой науки в победе над старением. Наверное, Лагрову это только показалось, потому что он плохо помнил, как выглядел отец во время их последней встречи. Все-таки прошло больше года.

— Привет, сын, рад тебя видеть.

— Как ты? — спросил Лагров.

— Твоими молитвами, — ответил отец.

— Спасибо.

— Ты по делу или просто мимо проходил?

— Разве это что-нибудь меняет?

— Нет, конечно, но я все равно рад тебя видеть.

— Ты уже это говорил.

— Разве? Может быть. Но мне показалось, что ты забыл ответить. У тебя все в порядке?

— Все хорошо. Все идет по плану.

Отец нахмурился. Трудно было понять, что его могло расстроить в этих обычных, ничего не значащих словах. Кто сейчас обращает внимание на обязательные и пустые приветствия? Встретились, обменялись положенными по правилам приличия устойчивыми словосочетаниями и перешли к насущным делам. Отец так и не сумел понять тонкостей современной этики. Лагрова это задело.

— Что-то не так? Тебе не понравился мой ответ?

— Прости. Я задумался, не обращай внимания.

— Отвечай, что тебе не понравилось на этот раз? — разозлился Лагров.

— Иногда меня озадачивают слова, значения которых не понимаю. Например, ты сказал: «Хорошо»! И я бы с удовольствием обрадовался за тебя, но я не знаю, что вы, ребята, связанные с новой наукой, считаете хорошим? Как это соотносится с реальностью?

— Не начинай, отец.

Они замолчали. Взаимное недопонимание мешало им разговаривать по-человечески. Отец не догадывался, что в его поведении вызвало у сына неудовольствие, а Лагров был по-настоящему разъярен. Он не сомневался, что отец опять начнет плести свои поднадоевшие бредни про настоящую науку. Сколько можно!

Инстинкт подсказал, что нужно попытаться посидеть молча, как можно дольше. Только так удастся сгладить все неприятные последствия от встречи. Если это получится, то потом будет легче. Прошло десять минут.

— Ты уже привык к своей новой работе? — спросил Лагров. — Пригасил естественное раздражение?

— Работа — это работа. К ней не нужно привыкать, ее нужно делать.

— Значит, тебя еще не выгнали?

— Я на хорошем счету. На прошлой неделе я шесть раз обнаруживал скрытую рекламу науки в лентах новостей. Кто со мной может сравниться? Эти дурачки в таких делах не разбираются. Я им нужен.

Лагров растерялся. Иногда понимаешь тайный смысл собственных поступков только после того, как встретишь серьезное противодействие. Только что отец, не стесняясь в выражениях, назвал дурачками своих руководителей. Но речь шла о людях широко известных в новой науке, давно заслуживших признание, считающихся блестящими учеными и мыслителями. Как к этому отнестись? Лагров вдруг сообразил, что, определив отца на работу в отдел быстрой пропаганды, он рассчитывал унизить его, хотел заставить отказаться от системы взглядов, характерной для старых ученых. Было важно сломать отца, дождаться сокровенного момента, когда тот не только признает свое поражение, но и подтвердит крах всей старой науки. Но ничего не вышло.

Надо было что-то ответить.

— Не спорю. Это высокий показатель, — сказал Лагров, стараясь скрыть приступ естественного возмущения. — Однако люди из цензурного комитета указали, что твои претензии были очень странными. Ты обрушиваешь гнев только на сообщения, которые уязвимы с точки зрения старой науки.

— Это как? — отец с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться, но попытался изобразить недоумение. — Ничего не понимаю.

— Ты указываешь на информацию, которая была бы признана ошибочной с точки зрения старой науки.

— Ну и? Ты утверждаешь, что я проверял запрещенную пропаганду науки на истинность? Но это другая работа. Вы ждете от меня слишком многого. К тому же такие оценки официально запрещены. Говорят, подсудное дело.