Ким Лиггетт - Год благодати [litres]

Когда проходит месяц, достаточное время для того, чтобы девушка, вернувшаяся после года благодати, отошла от шока и пришла в себя, меня принимаются уговаривать выходить на улицу. И не только уговаривать, но и выпроваживать силой, запирая за мною дверь. От меня ждут, что я стану нормальной. Но важнее другое – я должна показать всем, что я часть нашего общества. Что занимаю в нем высокое положение. Теперь мне уже нельзя прятать свой живот, даже если бы этого и хотелось.

Странно опять ходить по городу. Мужчины при встрече со мной отводят глаза, и поначалу это обескураживает, но затем я понимаю, что это дает мне свободу. Женщины же смотрят мне в глаза без смущения. Эта перемена малозаметна, мужчинам не разглядеть ее никогда, но я все чувствую.

Женщинам разрешается собираться вместе только по церковным праздникам, но я жажду их общества. До года благодати я избегала рынка, как чумы, однако теперь я нарочно ищу повода сходить туда. Свое значение имеет каждый короткий разговор, каждый взгляд. Перчатка, снятая для того, чтобы показать отсутствие кончика пальца. Подбородок, повернутый, чтобы продемонстрировать отсутствие мочки уха. У всех нас есть раны, но у одних они видны, а у других нет. Это особый язык, и мне еще только предстоит им овладеть. Но я учусь.

Если не считать визитов в оранжерею, чаще всего я подхожу к лотку, торгующему медом. Должно быть, люди думают, что я либо ужасная сладкоежка, либо принимаю медовые ванны чаще, чем греческая богиня, но я хожу туда для того, чтобы повидать Герти. Всякий раз мы всего лишь обмениваемся самыми обычными любезностями, но удивительное дело, сколько нюансов можно вложить в простое «доброе утро». Я провожу ладонями по своему животу, чтобы показать ей, насколько он вырос, а она улыбается девушке, с которой работает. Девушка дарит ей ответную улыбку – разрумянившиеся щеки, блестящие глаза, – и я думаю, что Герти, возможно, нашла свое счастье. Нашла блаженство. Нечто лучшее, чем та литография.

Кирстен я видела всего несколько раз, в сопровождении служанок, как всегда, красивую, но, когда она смотрит на кого-либо и улыбается, кажется, будто она глядит в пустоту. Кирстен целиком погружена в свои грезы. Возможно, так оно и лучше. Для всех нас.

На рынке можно услышать сплетни – не от женщин, которые понимают, что дозволено, а что нет, а от мужчин. Вероятно, у них развязались языки из-за виски или же им нравится слушать разговоры о несчастье, постигшем их собрата – как бы то ни было, проходя мимо лотка, с которого продаются жареные каштаны, я узнаю, что в аптеке произошел небольшой пожар. Мне странно, что Майкл не рассказал об этом, но, с другой стороны, зачем бы он стал это делать? Ведь это дело мужчин. Однако мне не нравится, как они говорят о нем – как будто он, по их мнению, взялся за то, что ему не по плечу, но, если уж на то пошло, когда я думаю об аптеке и о потайных полках со снадобьями, то жажду, чтобы вся она сгорела дотла.

Каждый день в послеполуденные часы я прохожу мимо своего прежнего дома, надеясь увидеть матушку, и сегодня мое терпение наконец-то оказывается вознаграждено.

Мне отчаянно хочется, чтобы она в кои-то веки посмотрела на меня, но этого не происходит.

Я уже собираюсь идти обратно, но тут вижу: матушка держит в руке темно-розовую петунию. Этот цветок может означать неприязнь, но на старом языке – это настоятельный призыв, призыв о помощи. Твое присутствие необходимо.

Я знаю, что стоять посреди улицы опасно, но уверена – этот призыв адресован мне.

Она идет на запад по дорожке, которая проходит через лес, и я следую за ней.

Я сто раз следила за моим отцом, глядя, как он тайком ходит в предместье, но мне никогда не приходило в голову следить за матушкой – я и представить себе не могла, что у нее тоже может быть тайная жизнь.

Когда она вдруг поворачивает на север, я ускоряю шаг. Конечно, нужно сохранять безопасную дистанцию, но, если я потеряю ее из виду, все пропало.

Дойдя до дерева, возле которого она повернула, я ищу ее глазами, но все тщетно. Я вспоминаю то, что она сказала мне больше года назад. Глаза твои открыты, по ты не видишь дальше своего носа.

Прислушавшись, я слышу какой-то едва различимый, неясный шепот, вероятно, это просто ветер гуляет в осенней листве, но и этого достаточно, чтобы заманить меня дальше. И, войдя в хвойную рощу, я иду по ней, отвожу в стороны многочисленные вьюнки и выхожу на небольшую утоптанную поляну.

В ее середине чернеет кострище, а воздух тут пахнет мхом, кипарисом и золой.

Откуда-то из-за деревьев севернее поляны слышатся голоса – женские голоса, громкие, возбужденные, не стесненные рамками запретов, – и я понимаю, что граница округа недалека.

– Мы встречаемся здесь в дни полнолуний, – слышу я голос матушки. – Ты получишь цветок – приглашение на собрание, – но только после того, как родится твое дитя.

Я кручу головой, ища матушку, но ее скрывают деревья. Я смотрю внимательнее, и внезапно меня осеняет – это же место из моих снов. Деревья ниже, чем в моих снах, освещение иное, и земля не усыпана неизвестными мне красными цветами, но это определенно то самое место.

– Я видела это место в снах, – говорю я.

– Это потому, что ты побывала здесь, когда была совсем малышкой, – отвечает она.

– В самом деле? – спрашиваю я, пытаясь разглядеть ее.

– Должно быть, ты увязалась сюда вслед за мной, потому что тогда ты потерялась в лесу. – Я не понимаю, откуда доносится ее голос. – Миссис Фэллоу нашла тебя и отвела домой. Мы так боялись, что ты начнешь говорить о том, что видела здесь, но ты всегда умела хранить секреты.

Я напрягаю память. Пляшущие языки пламени, женщины, берущие друг друга за руки.

– Долгое время я думала, что мои сны реальны, – говорю я. – Мне казалось, что так проявляется мое волшебство, но все это время я разговаривала сама с собой.

И матушка выходит из-за ствола бальзамической пихты, за которым пряталась до сих пор.

– Матушка, – шепчу я и бросаюсь к ней, но она, подняв руку, останавливает меня.

– А мои сестры тоже в этом участвуют? – спрашиваю я.

– Джун – да, она очень мне помогает, а вот Айви не такая, ей не стоит знать об этих вещах.

– Как же мне узнать, с кем можно об этом говорить, кто является одной из нас?

– Никак, – отвечает она. – Начни с тех, кто к тебе ближе всего. Поделись с кем-то из них каким-нибудь малозначительным секретом, чтобы прощупать почву, но не сообщай ничего такого, за что может последовать наказание более серьезное, чем порка. Ни к чему привлекать к себе внимание.

– Мне следовало понять, что за всем этим стоишь ты, – говорю я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.

– Я делала это не одна. Твой отец – хороший человек, а хорошим мужчинам можно поручить кое-что важное. Как Майклу с этим пожаром в аптеке.