Елена Ершова - Град огненный [СИ]

— Разберемся, — обещаю ему, а потом с силой выкручиваю руку.

Его приглушенный вскрик и лязг закрывающейся двери раздаются почти одновременно.

— Шш! — я зажимаю ему рот и валю на колени. Жаль, я не вижу в этот момент его лицо. Уверен, самодовольное выражение теперь сменилось ужасом. Чувствую это, как голодный пес чует кость.

— Посмеешь пикнуть — убью! — рычу я и добавляю самое грязное слышанное от людей ругательство.

— Не… убьешь, — хрипит Феликс. — У тебя блокада… Селив…

— Проверим, паскуда? — выкручиваю руку сильнее, и Феликс скулит, едва сдерживая крик, а я продолжаю хладнокровно: — Эксперимент «Четыре». Выкладывай, что знаешь!

— Я ничего…

Придавливаю коленом. Он скорчивается так, что почти касается лбом пола и издает низкое «Ы-ы…» Плечо вывернуто. Еще немного — и кость выскочит из сустава. Но Феликс еще трепыхается, еще пытается угрожать и сипит:

— Я… сдам тебя полиции…

— А я сломаю тебе руку, — отвечаю с улыбкой. — И кто поверит? Я очень плохой лаборант. Всегда что-нибудь проливаю. Можно и поскользнуться.

Феликс молчит, только пыхтит натужно. Его мотор набирает обороты, и я тоже завожусь. С наслаждением вдыхаю запах его пота, его страха. Это возбуждает не меньше, чем поцелуй русалки.

— Я… ничего не знаю, — наконец говорит Феликс. — Я не… работал с агентом Динку… меня не допускали…

— Ты работал с Поличем.

— Не… — он трясет головой, и мокрые волосы свешиваются на лоб. — Он взял меня… позже… позже… после того, как… ты… как тебя…

Он не договаривает, но я понимаю: Полич взял его уже после того, как эксперимент «Четыре» завершился и я превратился в Зверя. Но если так…

— Ты лгал, слизняк! Ты украл работу Тория!

— Мне были нужны материалы! — взвизгивает Феликс. Его рука хрустит. Это звук резонирует в моем животе, под ребрами возникает щекочущая зыбь. Сломать руку этому подонку кажется хорошим вариантом. Когда-то мне чертовски нравилось ломать кости.

— Полич не взял бы меня, — торопливо продолжает Феликс. — Если бы я не принес ему образцы… он и сейчас работает в своей команде… я многого не знаю!

— Ты знаешь, зачем меня превратили в Зверя?

Эти слова давно копились во мне. Жгли нутро, пока не выплеснулись наружу. Я стискиваю зубы, и ощущаю, как что-то теплое течет по верхней губе.

— Почти сто лет… — доносится хриплый шепот Феликса. — Сто лет понадобилось… чтобы удержать Дарский эксперимент… Никто не мог контролировать Королеву… но тебя… тебя можно…

Уши закладывает, окончание фразы тонет в нарастающем гуле. Я повышаю голос, пытаясь перекричать его:

— Переход — это тоже часть эксперимента?

— Не… нет… не знаю…

Феликс задыхается, кренится к полу. Под ним поблескивают влажные капли — пот или слюна?

— А Полич знает? — на языке появляется железистый привкус. Что-то густое и терпкое течет по горлу. Кровь?

— Он… знает…

— Проведи меня к нему.

— Он не…

— Проведи меня к нему!

Хруст повторяется. Феликс стонет и почти валится на пол.

— Бес… полезно… — всхлипывает он, — если сейчас… если я провалюсь… Он принципиальный как черт! Если узнает… что я лгал… что я…

— А если нет?

Феликс сотрясается в рыданиях. Он не слышит меня, скулит, как подстреленный лис. Электрические разряды пронизывают виски, я снова слизываю с верхней губы кровь и слегка смягчаю захват.

— Если я помогу тебе? Если смогу подтвердить, что работа — твоя? Ты устроишь мне встречу с Поличем?

Феликс тяжело дышит, но не произносит ни слова.

— Заключим сделку, — продолжаю я. — Твоя репутация в обмен на встречу. Справедливо?

— С… праведливо, — наконец отвечает он.

И тогда я его отпускаю.

Феликс с воем бросается в дальний угол, баюкает вывихнутую руку. Я поднимаюсь на ноги, вытираю ладонью лицо — на пальцах остаются алые разводы. Видимо, кровь пошла носом, но не понимаю, отчего? Ведь я не ранен. Ведь я в порядке. Только почему-то страшно раскалывается голова. Я ловлю на себе злой взгляд Феликса и повторяю:

— Сделка. Не забывай об этом.

— Чтоб ты сдох! — огрызается он и вылетает из лаборатории.

Я ухмыляюсь. Не дождется.

В зал заседаний меня приглашают по просьбе Феликса и я понимаю: он заглотил крючок.

На меня не смотрит, угрюмо потирает плечо. Зато Виктор пялится во все глаза, на лице — непонимание и растерянность.

— Вам есть, что сказать? — спрашивает председатель.

Былая решимость куда-то улетучивается. Становится неуютно и зябко, словно передо мной не шесть престарелых ученых, а десять крепких, не знающих пощады преторианцев. Их глаза мрачно поблескивают на безучастных лицах, голенища сапог обволакивает туман, и пустой голос шелестит:

— На все воля Ее…

— Есть, — отвечаю, и язык прилипает к гортани. Сперва кажется, что кровотечение возобновилось. Дотрагиваюсь пальцами до верхней губы, но ощущаю только шершавость щетины, тогда продолжаю: — Я вспомнил этого господина. Он приезжал в ре…били-тационный центр.

— Что-что? — перебивает Торий. — Феликс приезжал к вам в центр? Зачем?

— Полагаю, работать, — подает голос он.

— Когда? Почему мы не встречались? — не унимается Торий.

— Потому что мне нужны были не вы, а он! — Феликс тычет в меня пальцем и удрученно качает головой. — Несчастное создание! Сколько сил понадобилось, чтобы вернуть его к нормальной жизни после того, во что вы его превратили! Сделать из разумного существа насекомое? Да кто вообще додумается до такого?

Ежусь. Его слова ворошат прошлое, и воспоминания поднимаются, как ил со дна. Я снова ощущаю себя семечком в сердцевине исполинской туши. Электроды, проникающие глубоко в тело — гораздо глубже, чем кто-то может представить, — посылают щекочущие импульсы прямо в головной мозг. Фасетчатый окуляр обеспечивает круговой обзор, и я могу разглядеть удаленные объекты так же хорошо, как если бы они находились в десяти футах. Пахнет гарью и смазочными маслами. И никак не укладывается в голове, кто я теперь: пилот механического монстра или единый живой организм?

— Я до сих пор лечусь у терапевта, — говорю вслух, и тяжесть панциря пропадает, а я возвращаюсь в свое мягкое и уродливое тело. Слизняк, потерявший раковину. Я провожу кончиком языка по сухим губам, но не чувствую привкуса ни меди, ни масла, и договариваю: — Тогда я заинтересовался экспериментом «Четыре». Ведь он касался меня.

— И как много вы узнали о четвертом эксперименте? — склонив голову набок, спрашивает председатель.

— Ничего, — отвечаю. — Я ничего не узнал. Потому что мой лечащий врач не получил ни одного документа из архива института. Их просто не оказалось.

— То есть как? — спрашивает председатель.

— Это неправда! — кричит Торий и заливается краской. Он никогда не умел лгать и не умел скрывать свои мысли. В какой-то момент его становится жаль. Но гул в голове возобновляется, и вместо лица Виктора я вижу Пола и застывший в мертвых глазах вопрос. Потом это уже не Пол, а Расс — его лицо перечеркнуто тенями от решетки, губы шевелятся и шепчут: «С верой в сердце умирать легко и не страшно…»