Елена Ершова - Град огненный [СИ]

Но выстрелить не успевает. Я стреляю первым.

Пуля попадает ему в шею. Чуть выше бронежилета. Человек рефлекторно жмет на спуск, но автомат выскальзывает из рук и очередь прошивает пол прямо под его ногами. А я стреляю снова. На этот раз в голову. И снова. Ровно столько, сколько приклад опустился на лицо васпы. Военный падает, как прогнившее дерево. Я вскакиваю на ноги, не обращая внимания на возобновившийся в ушах звон и головокружение, в долю минуты добегаю до военного и подбираю автомат. Этот выстрел — последний. Контрольный. Следующим я добиваю васпу. Легкая смерть — милость. И — боги Эреба! — я многое повидал за свою карьеру, но не мог смотреть на то, во что превратилось его лицо.

Наверху прокатывается грохот. Торий задирает голову, покрасневшими глазами вглядываясь во тьму и дым, словно пытаясь проникнуть взглядом сквозь перекрытия. Он поднялся и теперь стоит, пошатываясь, опираясь на обломок, послуживший нам укрытием. Может, он ждет подкрепления? Может, надеется на помощь? Не знаю, почему сюда, на нижний ярус, спустился только один военный (хотел поиграть в героя?). Но знаю, что вслед за одним придут другие.

Я снова смотрю на Тория. Его трясет не то от страха, не то от озноба. Он кутается в лохмотья, которые когда-то были его одеждой. И я понимаю, что если нам удастся уйти живыми — долго ему не протянуть в сырых и холодных лесах Дара.

Думаю недолго: на счету каждая секунда. Склоняюсь над мертвым васпой: ворот его гимнастерки окровавлен, на груди тоже расплываются пятна, но это пустяки. В остальном одежда цела, и я начинаю расстегивать гимнастерку одеревеневшими пальцами.

— Ходить можешь? — бросаю через плечо.

Торий молчит, но я слышу его дыхание — болезненное и хриплое. Чувствую волны страха и удивления, которые бьют в спину не хуже контузившей меня взрывной волны.

— Если можешь, подойди и сам сними сапоги, — ровно произношу я.

Мертвое тело всегда тяжело и неповоротливо, но мне удается стянуть гимнастерку, почти не замаравшись в чужой крови.

— Я… не буду, — хрипло говорит Торий.

Его трясет сильнее прежнего, по лицу градом катится пот.

— Я не стану… надевать одежду с мертвого, — добавляет он.

— Будешь! — жестко отвечаю я и начинаю стаскивать с трупа штаны. — Если хочешь жить.

— Почему с васпы? — теперь в голосе слышится отчаянье, и это злит меня, потому что кроме отчаяния я чувствую в этих словах брезгливость. Поворачиваюсь к Торию лицом, и он отшатывается, уколовшись о мой взгляд.

— Пока ты с васпами, ты должен выглядеть, как васпа, — холодно произношу я. — Это — твоя гарантия остаться в живых среди нас. Если вдруг убьют меня.

— Если я буду выглядеть, как вы… тогда меня убьют люди, — тихо возражает он.

— Они убьют тебя в любом случае. Пока ты с нами — ты предатель для них, — я швыряю ему гимнастерку. — Надевай!

Торий подхватывает гимнастерку за рукав. Он более не перечит мне, но и на помощь не спешит. Сапоги я стягиваю сам и точно также швыряю их Торию. Мне уже плевать, будет ли он надевать их или нет. Голова гудит, как растревоженный улей, предметы начинают двоиться и плыть. Я наклоняюсь над телом васпы, чувствуя, что еще немного, и меня вырвет прямо на труп. Но в ту же самую секунду Торий кричит:

— Осторожно!

Толкает меня в плечо и падает сам.

Над нашими головами проносится автоматная очередь. Я перекатываюсь через труп. Запах крови и дыма щекочет ноздри, и я вижу, как из разлома в стене появляется еще одна фигура в противогазе. На этот раз я не медлю и расстреливаю военного в упор. Он валится на спину и бьется затылком о край обрушенной балки, но я не хочу проверять — мертв он или только ранен. Перекидываю через плечо автомат и тяну Тория за плечо.

— Уходим!

В последний момент я подбираю пистолет убитого васпы и сую его за пояс — оружие лишним не бывает.

Морташ говорит, у васпов отсутствует инстинкт самосохранения. Нас создавали как идеальных солдат, камикадзе, на момент инициации уже познавших, что такое смерть. Это соответствовало действительности, пока жила Королева. Тогда ни один васпа не задавался вопросом своей значимости, потому что был частью роя. Но Королева погибла, и некому было создавать новые особи, и наряду с угрозой исчезновения всей популяции пробудился инстинкт самосохранения.

А вместе с ним пришел страх.

Страх — это диверсант, ломающий твой мир изнутри. Когда нажата большая тревожная кнопка, понимаешь, что некие важные элементы твоего существа разрушены, и сражаться больше нечем и незачем, поэтому остается одно — отступать.

Во время бегства из разрушенного Улья Торий доверял мне, своему палачу, куда больше, чем своим соплеменникам. Для него военные Южноуделья, стреляющие в спину, не разбирающиеся, кто перед ними, человек или васпа, не были спасителями — только угрозой.

Я подстрелил еще троих у спуска в катакомбы. И видел облегчение на лице Тория — смерть каждого из преследователей увеличивала его собственные шансы на выживание.

Потом Торий не раз скажет, что почти ничего не помнит из происшедшего. Но это выглядит, как оправдание. С его точки зрения — неправильно радоваться смерти людей. Мне кажется, он винит себя за это. Но я — не виню.

«Не ты — так тебя», — гласит закон самосохранения.

И в ту ночь я понял, что тревожная красная кнопка одинакова у людей и у васпов.

Облава продолжается еще несколько дней.

Мы прячемся на болотах, выхаживая раненых и откачивая отравленных сонными дротиками. Время от времени до нас доносится лай собак, специально обученных распознавать запах васпы. Но мы обмазываемся грязью и перегноем и уходим дальше в болота — туда собаки не суются. А ночью прячемся в чащу, за бурелом и наблюдаем, как по кронам сосен и кедров шарят прожектора вертолетов.

Питаемся плохо — в Дарских лесах мало дичи, лишь иногда удается подстрелить утку, а чаще — ворону. Костер разводим в крайних случаях. Наша одежда пропитана сыростью и потом — из-за недостатка глюкозы мы ходим мокрые, как мыши, и к концу первой недели вместе с чувством постоянного голода наступает слабость и раздражительность. Офицеры больше обычного срываются на молодняке. Солдаты выглядят заторможенными и отупевшими. Меня после контузии мучают головные боли и приступы тошноты, и это напоминает время, когда Королева допустила меня до претории, накачав двойной порцией яда.

Но хуже всего приходится Торию: он человек и он болен. И тем глупее выглядят его попытки быть полезным.

— Хочу честно отрабатывать свой кусок воронятины, — шутит он.

С юмором у васпов хуже, чем с едой. Но в моменты, когда у Тория спадает температура, а сил достает на то, чтобы хоть как-то самостоятельно передвигаться, он собирает ветки для шалашей и готовит ужин, и перевязывает раненый молодняк. Но моменты просветления случаются нечасто.