Елена Ершова - Град огненный [СИ]

Слышу шаги позади себя. К запахам мерзлой земли примешивается знакомый сладковатый аромат васпы. Комендант садится чуть дальше меня по склону.

— Здесь красиво, — говорит он. — Хорошее место, чтобы мечтать и думать.

— Я никогда не бывал тут раньше, — отзываюсь и приподнимаюсь на локтях.

— Есть места, которым неважно, когда ты дойдешь до них. Главное — чтобы дошел, — Расс поворачивается ко мне лицом. В его взгляде сквозит то, что люди бы назвали… сочувствием?

— Как ребята? — спрашиваю его.

— Солдаты радуются. Господа преторианцы в печали.

— Да уж какие там господа, — бормочу я. — Мы в одной упряжке. Нет королевы — нет претории.

— Может, и нет, — соглашается Расс.

Он вздыхает, тянется к кобуре и достает пистолет. Вертит его в руках, но с предохранителя не снимает.

— Я не офицер и у меня нет стека, — говорит он. — Но тоже есть ядовитое жало.

Размахивается и швыряет пистолет далеко в белесую мглу — на мгновение стальной корпус вспыхивает медью, будто подмигивает бывшему хозяину.

— Вот теперь мы в одной упряжке, — произносит Расс.

Я слежу, как бездна облизывается облачным языком. Спрашиваю:

— А если люди обманут? Если весь этот Переход — только очередной маневр?

Расс беспечно пожимает плечами.

— Что ж. С верой в сердце умирать легко и не страшно.

Какое-то время мы молчим. Я анализирую все, что когда-либо говорил Торий, что я узнал от журналистов, что услышал по новостным каналам, что передавали наши агенты. Если проект по реабилитации васпов действительно настолько масштабный (и затратный — как уверил меня Виктор), то правительству проще дать нам возможность отработать затраты, чем убить и буквально зарыть деньги в землю. Но от этого менее тревожно не становится.

— Что ты будешь делать у людей? — спрашиваю снова.

— Сочинять стихи, — быстро и уверенно говорит Расс. — Всегда хотел.

Меня разбирает смех, а комендант продолжает:

— Я и фамилию себе придумал. Вэйлин. Это значит — сын волка. Поэтично?

Теперь я уже хохочу в голос. И Расс хохочет вместе со мной. Облачная река густеет. Туман принимает причудливые очертания: вот он собирается в клубы и становится похож на спящего медведя, а вот распадается на лоскуты и это уже не медведь — а парусник. Тогда я думаю, что наша жизнь так же меняет наполнение и форму. Сегодня мы одни — но кто знает, что будет с нами завтра?

Переход — лишь новое перерождение. Возможно, внутренне мы так и застыли каждый в своем коконе. И время покинуть его настало только сейчас.

Утро двадцать шестого встречает нас изморозью и туманом.

Ночь проходит без сна. Васпы сидят у догорающих костров, потягивают травяной чай. Разговоры не клеятся. Минуты тянутся, как сгущенное молоко. Дозорные на вышке меняются каждый час. И все время от времени с тревогой поглядывают на небо. Там, запутавшись в ветвях, висит плоское солнце, похожее на аппликацию из мокрой бумаги. В лесу стоит настороженная тишина.

Стрелки часов движутся к восьми, когда дозорные докладывают:

— Есть объект!

И тишина лопается, наполняется отдаленным стрекотом, будто с болот поднимается комариный рой. Первый вертолет выныривает из-за острых сосновых верхушек и проплывает над головами, демонстрируя выцветшее брюхо с поджатыми сухими лапками шасси. А я цепенею. Чудится, что не красный крест нанесен на белые бока вертолета, а черно-желтые полосы, и я снова — маленький мальчик с отцовским ножом в руке, беззащитный перед сокрушительной и злой силой, навсегда изменившей мою жизнь.

Я машинально тянусь к кобуре. Васпы подскакивают, повторяют мой жест. А я трезвею. Кричу:

— Не стрелять! Убрать костры! Очистить посадочную полосу!

Вслед за первым вертолетом показываются другие. Они кружат, как стая хищных птиц. Идут на посадку. Гул нарастает. Я запрокидываю голову, и ветер сдувает прилипшие ко лбу пряди. Я пытаюсь разглядеть Тория в одной из кабин. Но лицо заливает облачным молоком, и я почти слепну. Мир закручивается в штопор, земля вибрирует, толкает снизу. Тогда мои ноги подгибаются, и я с размаху падаю на колени. Мир подергивается матовой пленкой, но сквозь нее можно увидеть, как вслед за мной падают на колени васпы, словно подрубленные серпом колосья. Они бросают оружие, сцепляют руки за головой. И люди идут к нам — угольно-черные тени, выступающие из дрожащей мглы. Так, из огня и дыма, наступали на деревню васпы. И в гул вертолетных лопастей, и в треск горящей древесины вплетаются сбивчивые клятвы:

— Мы не причиним вам вреда… мы не причиним вам вреда… сдаемся…

— Вы с ума сошли! Ян! — кричит кто-то.

Я моргаю. Пелена истончается, и нет ни дыма, ни треска огня. А есть только бегущий ко мне Торий.

— Поднимись сейчас же! — сердито требует он. — Что за пресмыкательство?

— Мы безоружны, — бормочу я. — Мы ждали вас…

— Знаю! — несколько раздраженно отвечает Торий. — Прекращай клоунаду и отправляй первую партию! Не до ночи же возиться!

Он грубовато подхватывает меня под локоть, а я вздрагиваю, но с колен поднимаюсь. И следом поднимается весь рой. Я поворачиваюсь к ребятам на ватных ногах, но быстро беру себя в руки, командую:

— Первая группа! Вперед!

Они группируются по отрядам. Сначала идет молодняк — они выглядят немного испуганными, шарахаются, когда волонтеры пытаются помочь забраться в кабины. Преторианцы грубо покрикивают на солдат, но чувствуется, что и им страшно. А меня не покидает ощущение нереальности происходящего. Кажется, что вот-вот люди откроют пулеметный огонь, и воздух наполнится запахами крови, вывороченных внутренностей и смерти. Но рядом стоит Торий и повторяет, как заклинание:

— Все хорошо. Все хорошо.

И у меня нет причин не верить ему.

Последняя партия отправляется уже на закате. Люди спешат — со дня на день ожидается циклон. А пока с северо-запада наползают туманы, и я, сощурившись и привалившись плечом к ржавому боку вертолета, служившему мне некогда трибуной, смотрю на опустевший город.

— Ты настоящий капитан, — доносится за спиной голос Тория. — Покидаешь тонущий корабль последним.

— Я должен проститься с нашим последним домом, — отзываюсь я.

— У вас будет новый дом.

С сомнением качаю головой.

— Я видел Дербенд. Не уверен, смогут ли васпы ужиться там.

— Не узнаешь, пока не попробуешь, — возражает Торий. И на этот раз его слова кажутся на удивление логичными.

— К тому же, — продолжает он, — вам дадут время на адаптацию. В наших реабилитационных центрах тепло и чисто. Там работают лучшие специалисты страны. Вас научат многим полезным вещам. Научат жить в обществе. Вы сможете сами выбирать, кем работать и где жить. Разве не за это вы боролись?