Markiann Маркианн - Небо Ждёт [СИ]

Она указала рукой на Александра и произнесла, наполняя сферы бытия светом:

— Бог милосердный дал тебе пастыря, которого очистил и вразумил. Слушай его!

Серафим перевёл взгляд на Александра, затем снова посмотрел на Неё и со слезами воскликнул:

— Благодарю тебя, Пречистая, что Сама засвидетельствовала мне об этом, ведь я, по-настоящему, так и не стал послушником его, я так и не отсек волю свою, отвергая водительство Господне через него, как будто я сам, грешный, знаю, как спастись! И мой пастырь совершенно справедливо отверг меня…

— Послушник Серафим, — произнёс юноша. — Разве ты был не прав? Разве стоило слушаться того, кто сам не слушал Бога? Теперь же, когда твой Наставник вверил свою волю в руку Его, за что Господь обличил его в силу Духа, готов ли ты сейчас признать его своим пастырем, а себя — его овцой?

Серафим слушал его и в безотрывном наслаждении смотрел только на Пречистую, она же смотрела на него, пронизывая его взглядом до самой содрогающейся глубины.

— Да, — ответил он юноше, отвечая Ей. — Да, я готов.

Она повернулась к Александру, и тот тут же встал с колен, подошёл к Серафиму и, глядя на него с отеческой любовью, проговорил:

— Послушник Серафим, я снимаю с тебя обет, который заставил тебя дать под дьявольском воздействием клеветы на явление Христовой любви! Сними же броню эту дурную, дьявольскую и прими исцеление от ран, нанесённых тебе чуждой волей, и стань таким, каким Господь желает тебя видеть! Пусть же невидимое станет видимым!

— Аминь… — прошептал Серафим.

— Возьми, Серафим, — проговорила Дева.

Она подала ему кусочек хлеба. Он с благоговением принял его из рук Её и сразу съел — и был сей хлеб как сладкая манна. Внутри него загорелось солнце, и он застонал от охватившего его блаженства. Вдруг всё вокруг просияло дивным светом, но свет не слепил. Серафим взглянул на небо и увидел, что солнце стоит в зените, пронизывая и изгоняя своими лучами дым, заливая всё поле битвы потоками света, под которым плавились, растворялись кости и экзоскелеты, проваливались под землю броневики, словно призрак, мерцая, исчезал в дрожащей дымке остов квадрокоптера, и вся земля зарастала цветущей полевой травой. Он ошеломлённо поднялся с колен и увидел, что свет переплавляет его броню в золотые великолепные доспехи, а рядом прямо на его глазах, отливается как в невидимой доменной печи, наполняясь расплавленным золотом, огненный клинок. Ещё миг — и вот он перед ним: воткнутый в землю невероятной красоты, отполированный до зеркала меч. Он взял его за рукоять и выдернул из земли. К нему подошёл Александр и с восхищением с ног до головы оглядел его.

— Вот кто ты в глазах Божьих! — с благоговением произнёс он. — Братья, посмотрите!

Максим и Савва крепко обняли его, потом в тишине расступились, и он предстал перед Ней. В её протянутых к ним руках блистал покров.

— Подойдите, — произнесла Она.

Братья припали на коленях к Ней. Она набросила на их головы небесный покров и с тихой любовью произнесла:

— Все вы под покровом Моим. Воин Христов Серафим! Когда придёт время, ты, через Меня воззвав ко Сыну моему, спасешь от неминуемой гибели всех братьев своих.

Тут свет стал таким ярким, что он перестал Её видеть, а когда свет утих, Пречистой перед ними уже не было, а покров, казалось, покрыл их сердца навеки, а часть его, как плащ, остался на его плече. И Серафим заплакал от упоения и сладости произошедшей встречи. Рядом раздалось ржание, и он поднял глаза: юноши больше не было, снова перед ним стоял белоснежный конь. Серафим со слезами рассмеялся:

— Ты что, предлагаешь мне на тебя сесть? Как я теперь смогу это сделать, когда я знаю, кто ты, владыка Питирим?

Конь божественно грациозно поклонился ему, вытянув правую ножку вперёд, другую — согнув в колене и опершись ею на землю, голову же изогнул под себя так, что ушами коснулся земли. Серафим улыбнулся и произнёс:

— Хорошо! Я послушаюсь тебе! — Он вскочил ему на спину и спросил:

— Что ты хочешь теперь?

Конь оттолкнулся передними ногами, как свеча встал на дыбы, затем снова опустился на передние ноги. Серафим погладил его по гриве и задумчиво, тихо проговорил:

— Прав брат Максим. Я люблю Наставника… а он и вправду любит тебя. Нельзя убивать любовь.

Конь вывернул шею, посмотрел на него тёмно-масляным взглядом, и Серафим со смешком сказал ему:

— Ладно! Когда-нибудь я и тебе признаюсь в любви. А сейчас — давай же! Неси меня туда, куда ты хотел! Я ведь готов полностью доверять тебе!

Конь всхрапнул и бросился стремительным галопом по полю. Серафим смотрел на прекрасную землю, которая, куда бы он ни бросил взор, расстилалась вокруг. Он отпустил вожжи и раскинул руки навстречу невероятной свободе, которая вместе с ветром врывалась вовнутрь…

Радуйся! Радуйся!

Серафим медленно открыл глаза, все ещё переживая экстатическую радость бытия и света. Он увидел восторженные лица склонившихся над ним братьев Максима и Савватия и с благоговением, как до святыни, дотронулся до них ладонью, как будто так можно было излить на них всю наполнявшую его до самых глубин любовь, удержать остановившееся время. Он повернул голову и, увидев, что лежит на коленях у отца Александра, также дотронулся до его лица рукой:

— Любимый Наставник… светлая радость моя… я видел Её… и тебя… и всех вас…

— Я тоже видел Её, — произнёс Александр, — мы все видели Её и прославляем Бога за величие Его Славы, за милость Его к тебе и ко всем нам, грешным!

Серафим вспомнил, как Пречистая дала ему кусочек хлеба, и сложил ладонь, глядя в неё, как будто всё ещё держал его в руках.

— О, Благодатная… Ты исцелила меня от проклятия смертного, — тихо проговорил Серафим. — Я чувствую в себе огонь жизни, я чувствую радость Твоей любви! Братья… я очень хочу пить…

Воду ему принёс Альберт, чему Серафим сильно удивился, увидев его такое участливое лицо. Он принял у него из рук стакан с водой и, с наслаждением прикоснувшись к холодному стеклу пересохшими губами, почувствовал, как прохлада и влага изливаются на его воспалённый язык, наполняя блаженством его измученное жаждой тело. Он попросил ещё, и Альберт из графина наполнил его стакан снова, и он выпил, в блаженстве зажмурившись, глубоко дыша, с каждым глотком встречая жизнь, забывая ужас предчувствия неминуемой смерти.

Он отдал стакан Альберту, вдруг осознав, что на его лице он больше не видит холодного безразличия. Нет! Альберт смотрел на него с братской нежностью. Он улыбнулся ему и поискал глазами Питирима, но не нашёл. Тогда, заботливо поддерживаемый руками братьев, он приподнялся и увидел его, стоящего на коленях за их спинами, глубоко погружённого в молитву.