Наоми Алдерман - Сила [litres]

Другой голос. Рокси его узнаёт, но откуда, откуда он и чей? Что такое – она завела себе ручного леопарда? Леопард этот придурочный бродит в ее грезах, отвянь, сука, ты ненастоящий .

– Она просыпается. Ты поосторожней, она сильная.

Кто-то смеется. Кто-то говорит:

– После того, что мы ей вкатили?

– Я приехал сюда, – произносит голос, который Рокси знает, – я все разрулил не затем, чтоб вы тут накосячили. Вы ее у таких сильных еще не забирали. Осторожней.

– Ладно. С дороги отойди.

Кто-то снова приближается к Рокси. Они сделают ей больно – нельзя, она не даст. Она обращается к своей пасме, говорит: мы с тобой вдвоем, подруга, мы заодно. Поднатужься совсем капельку. Последнюю капельку – я же знаю, ты можешь. Давай. Мы тут за жизнь боремся, ну реально.

Ее правой руки касается рука.

– Твою м-ма-а!.. – орет кто-то, и падает, и задыхается.

Есть. Теперь сила внутри течет ровнее, как будто не откачали, а запрудили где-то, но запруду размывает, точно гору мусора в ручье. Ух, они за это заплатят.

– Дозу выше! Дозу выше!

– Выше нельзя – пасму повредим.

– Ты посмотри на нее. А ну быстро, выше дозу – или я сам.

Рокси копит в себе мощнейший разряд. Она сейчас на них потолок обрушит.

– Ты глянь , что она творит.

Чей это голос? На языке вертится. Вот сейчас Рокси выпутается из этих ремней, повернется и увидит, и где-то в глубине души она уже знает, кого увидит и что.

Что-то долго механически бибикает.

– Красная зона, – говорит кто-то. – Встроенное предупреждение. Мы ее передознули.

– Продолжай.

И сила оставляет Рокси так же внезапно, как накатила. Будто выключателем щелкнули.

Рокси хочет закричать. И не может.

На миг тонет в черной тине, а когда с боем вырывается наружу, ее уже режут – деликатно, будто любезность оказывают. Она вся онемела, ей не больно, но она чувствует, как под ключицу входит нож. А потом они касаются пасмы. Даже сквозь онемение, и паралич, и грезы полусна боль прошивает все тело пожарной сиреной. Чистая, белая боль, словно очень осторожно, слой за слоем стесывают глазные яблоки. Лишь спустя минуту крика Рокси понимает, что происходит. Они приподняли поперечно-полосатую мышцу вдоль ключиц и пилят, волокно за волокном отделяют от нее.

В далекой дали кто-то спрашивает:

– Она разве должна кричать?

Кто-то другой отвечает:

– Давай, не отвлекайся.

Она знает эти голоса. Она не хочет их знать. То, чего не хочешь знать, Рокси, в итоге тебя и убьет.

Когда рассекают последнее волокно на правой ключице, все тело говорит “пау”. Больно, но затем приходит пустота – и пустота хуже. Словно Рокси умерла, но еще слишком живая, поэтому не замечает.

Они вынимают пасму, и веки у Рокси поднимаются. Она знает, что теперь видит взаправду, что ей не мерещится. Видит пасму – полосу мяса, источник питания, от которого Рокси работала. Пасма дергается и извивается, хочет назад, в Рокси. Рокси тоже хочет ее назад. Свое “я”.

Слева голос.

Леопард говорит:

– Давай, не отвлекайся.

– Точно не надо тебя усыплять?

– Говорят, результаты лучше, если я понимаю, получилось или нет.

– Это да.

– Ну и давай тогда, не тяни.

И хотя череп у Рокси в тисках, а в шее битком ржавых шестеренок, она поворачивает голову и одним глазом видит. И одного взгляда хватает. Мужчина лежит на соседнем столе, подготовлен к имплантации, – это Даррелл; рядом на стуле – Берни.

Тут, сука, леопард, дребезжат болтливые нейроны в мозгу. Я ж тебе говорю, тут где-то, сука, леопард. Завела себе ручного леопарда, идиотка тупая, знаешь ведь, что бывает. Клыки дерут горло, везде кровища, сама заслужила, нечего было с леопардом тетешкаться. У леопарда пятна, Рокси, не отмоешь добела… или это про кобеля было? Ну, короче, пофиг. Заткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнись, говорит она мозгу, дай подумать.

На нее теперь внимания не обращают. Трудятся над Дарреллом. Ее зашили – может, для порядка, а может, хирурги не могут не зашить рану, которую сами и нанесли. Может, им папка велел. Вот он. Ее папка. Должна же была сообразить , бляха-муха, что папке мало будет просто остаться в живых. За все нужно мстить. Рана за рану. Синяк за синяк. Унижение за унижение.

Рокси старается не плакать, но понимает, что плачет: из глаз подтекает. Охота размазать их по грязи. В руки, ноги, пальцы возвращается чувствительность, в теле звенит, и пусто, и ноет, и у Рокси лишь один-единственный шанс, потому что Дарреллу совершенно ни к чему оставлять ее в живых, но, может, если ей подфартит, он считает, что она уже умерла. Сволочная змея в траве, сволочное говно на земле, сволочная мразь Даррелл.

Берни говорит:

– Ну как?

Один врач отвечает:

– Хорошо. Отличная совместимость тканей.

Взвывает дрель – Дарреллу в ключицах сверлят дырочки. Громко. Рокси слегка уплывает – время есть, времени нет, часы на стене что-то слишком торопятся, Рокси чувствует все тело, едрен батон, ее даже не раздели, ну вот кто так делает, однако это хорошо, это полезно. Когда дрель взвывает снова, Рокси выворачивает правую руку из мягких ремней.

Приоткрыв один глаз, осматривается. Давай-давай, помедленней. Левая рука свободна, по-прежнему никто ничего не замечает, все нависли над ее братцем. Левая нога. Правая нога. Рядом поднос, и Рокси цапает пару скальпелей и бинты.

На соседнем столе какой-то кризис. Бибикает аппаратура. Пасма сама собой бьет током. Умница, думает Рокси, умница, девочка моя. Один хирург падает, другой матерится по-русски и бросается делать первому непрямой массаж сердца. Открыв оба глаза, Рокси прикидывает расстояние до двери. Хирурги орут и требуют лекарств. На Рокси никто не смотрит, она всем до фонаря. Хоть бы и подохла сейчас – им плевать. Может, она и подыхает, по ощущениям похоже. Но она не подохнет здесь. Рокси сбрасывается вбок со стола, жестко приземляется на коленки, на корточки – этим всем хоть бы хны. Она задом отползает к двери, припадая к полу, не отводя от них взгляда.

У двери находит свои ботинки, натягивает, тихонько всхлипнув от облегчения. Вываливается за дверь. Под коленками свело, от адреналина все тело звенит. Машины во дворе нет. Прихрамывая, Рокси убегает в лес.

У парня полный рот стекла.

Глотку пронзает тонкий, острый, прозрачный осколок, блестит слюной и слизью, и друг этого парня дрожащей рукой пытается вынуть стекло. Видно плохо, он светит фонариком с телефона, лезет пальцами парню в рот, а тот давится и старается не шевелиться. Получается лишь с третьей попытки, и друг достает осколок двумя пальцами. Два дюйма. На осколке кровь и мясо – кусок глотки на конце. Друг откладывает стекло на чистую белую салфетку. Другие официанты, шеф-повар и дневальные хлопочут как ни в чем не бывало. Тунде фотографирует восемь осколков на салфетке.