Наоми Алдерман - Сила [litres]

Мужчины в зале переглядываются – их с десяток, иностранных журналистов, работающих с тех еще пор, когда страна была зловещим перевалочным пунктом для торговцев людьми. У женщин такие лица, будто они разом ужасаются, ободряют и утешают. “Не переживайте, – как бы говорят они. – Вряд ли это надолго, а пока мы вас выручим”. Кое-кто из мужчин скрещивает руки на груди – обороняется.

– Мужчинам запрещается вывозить из страны деньги и другое имущество.

Министр юстиции переворачивает страницу. У нее там длинный список прокламаций мелким убористым шрифтом.

Отныне мужчинам запрещается водить автомобили.

Отныне мужчинам запрещается владеть бизнесом. Иностранные журналисты и фотографы должны быть наняты женщиной.

Отныне мужчинам запрещается в отсутствие женщины собираться больше трех, даже в помещениях.

Отныне мужчинам запрещается голосовать – поскольку многие годы насилия и деградации доказали, что мужчины не способны управлять и командовать.

В случае публичного нарушения мужчиной одного из этих предписаний женщина не только может, но обязана немедленно призвать его к порядку. Женщина, не выполнившая своего долга, будет считаться врагом государства и пособницей преступников, а ее действия – попыткой подорвать мир и гармонию в стране.

К этим указам прилагаются несколько страниц мелких поправок, разъяснений понятия “в сопровождении женщины” и оговорок на случай крайней медицинской необходимости, поскольку они же все-таки не звери. Министр юстиции зачитывает список, и в зале становится все тише.

Министр юстиции завершает декламацию и невозмутимо откладывает бумаги. Плечи у нее расслаблены, лицо бесстрастное.

– Это все, – говорит она. – На вопросы я отвечать не буду.

Хупер из “Вашингтон пост” говорит в баре:

– Мне все равно. Я отсюда валю.

Он это говорит уже не в первый раз. Наливает еще виски, плюхает в стакан три кубика льда, яростно взбалтывает и вновь приводит свои доводы:

– За каким чертом торчать в стране, где нельзя делать свою работу, если на свете есть десятки стран, где можно? Что-то зреет в Иране. Вот наверняка. Двину туда.

– А когда начнется в Иране, – усмехается Семпл с Би-би-си, – что, по-твоему, там будет с мужчинами?

Хупер трясет головой:

– Не, в Иране – нет. Такого там не будет. Они не обратятся по щелчку пальцев и не уступят женщинам всё.

– Ты же помнишь, – говорит Семпл, – как они обратились по щелчку пальцев, когда низложили шаха и к власти пришел аятолла? Ты же помнишь, что такие вещи происходят быстро?

Ненадолго повисает тишина.

– Ладно, а ты что предлагаешь? – спрашивает Хупер. – Плюнуть? Вернуться домой, редактировать раздел для садоводов? Тебе в самый раз, ага. Будешь такой в бронике среди цветочных бордюров.

Семпл пожимает плечами:

– Я остаюсь. Я британский гражданин под защитой ее величества. Буду соблюдать законы – в разумных пределах – и сообщать новости.

– Что тут сообщать? Каково оно, торчать в гостинице и ждать, когда женщина придет и тебя заберет?

Семпл выпячивает губу:

– Хуже уже не будет.

Тунде слушает из-за соседнего стола. Перед ним тоже большой стакан виски, только Тунде его не пьет. Мужчины пьянеют и повышают голос. Женщины сидят тихо, наблюдают. В этой мужской браваде – уязвимость и отчаяние; Тунде кажется, женщины смотрят сочувственно.

Одна говорит – довольно громко, Тунде слышно:

– Мы вас будем возить, куда захотите. Слушайте, мы в эту чушь не верим. Будете говорить нам, куда вам надо. Все останется как раньше.

Хупер цапает Семпла за рукав:

– Уезжай. Первым же самолетом вон отсюда, и пошло оно все.

Одна женщина говорит:

– Он прав. Что толку подыхать из-за этой дыры проссанной?

Тунде медленно подходит к стойке портье. Ждет, когда пожилая норвежская пара уплатит по счету, – снаружи их багаж грузят в такси. Как многие граждане богатых стран, эти, пока есть возможность, выметаются из города. Наконец, уточнив каждый пункт в чеке мини-бара и ставки местного налогообложения, норвежцы удаляются.

Портье за стойкой один. Седина колонизирует его шевелюру островами – тут и там седые клочья, а остальное темно, густо и в мелкую кудряшку. Ему, пожалуй, за шестьдесят – наверняка проверенный сотрудник с многолетним опытом.

Тунде улыбается. Непринужденная улыбка – намек: мы тут с вами заодно.

– Странные дни, – роняет он.

Мужчина кивает:

– Да, сэр.

– Знаете уже, что будете делать?

Тот пожимает плечами.

– У вас есть семья? Есть кому вас забрать?

– У дочери ферма на западе, три часа отсюда. Поеду к ней.

– Вам разрешат ездить?

Портье поднимает взгляд. Белки глаз желты и исполосованы красным, тонкие кровавые сосудики сползаются к зрачку. Портье смотрит на Тунде очень долго – секунд пять или шесть.

– Если будет на то Божья воля.

Тунде небрежно и неспешно сует руку в карман.

– Я и сам думаю попутешествовать, – говорит он. И умолкает. И ждет.

Старик не задает вопросов. Многообещающе.

– Для этого, конечно, кое-что понадобится – вещи, которых у меня… больше нет. Не хотелось бы уезжать без них. Куда бы я ни поехал.

Портье молчит, но медленно кивает.

Тунде как бы этак сводит ладони и под журнал регистрации на стойке подпихивает деньги, видны только уголки. Веером, десять пятидесятидолларовых купюр. Американская валюта – залог успеха.

На миг ровное дыхание старика сбивается.

– Свобода, – бодро продолжает Тунде, – вот и все, что нужно человеку. – (Пауза.) – Я, пожалуй, на боковую. Передайте коридорным, чтобы прислали мне скотча, будьте добры. Номер шестьсот четырнадцать. Как только сможете.

Портье отвечает:

– Я сам принесу. Через минутку, сэр.

В номере Тунде включает телевизор. Прогноз на четвертый квартал не внушает оптимизма, отмечает Кристен. Мэтт обворожительно смеется и отвечает: “Ну, в этом я совсем не разбираюсь, но я скажу, в чем понимаю, – как зубами поймать яблоко в тазу”.

На Си-СПЭН краткий обзор “карательных военных мер” в этом “беспокойном регионе”, но гораздо подробнее – про очередной теракт в Айдахо. УрбанДокс и его болваны успешно переписали сюжет. Права мужчин – это теперь только они, их теории заговора, их кровожадность, а также необходимость ущемлений и ограничений. Никому не интересно, что творится здесь. Как всегда, правда – чересчур сложный товар, рынку нелегко упаковать его и продать. А теперь коротко о погоде.

Тунде набивает рюкзак. Две смены одежды, заметки, ноутбук и телефон, бутылка с водой, древняя фотокамера и сорок кассет с пленкой – ясно, что будут дни, когда не найдешь ни электричества, ни батареек, пленочная камера пригодится. Он мнется, потом запихивает в рюкзак еще носков. Нежданно-негаданно его охватывает задор – а с ним и ужас, и ярость, и безумие. Тунде говорит себе, что радоваться нечему, положение серьезное. От стука он подпрыгивает.