Наоми Алдерман - Сила [litres]

В сердце своем Алли отвечает: Если поспешить, американцы заподозрят неладное. Я это задумывала для Рокси. Людей труднее убедить, если я делаю это для себя.

Голос говорит: Управлять ею с каждым днем все сложнее. Сама же видишь.

Алли отвечает: Это из-за того, что мы делаем. У нее в голове сбивается какая-то химия. Но это ведь не навсегда. Я приберу к рукам страну. И тогда буду под защитой.

Из-за этой мудацкой ООН поставки пошли по пизде.

Даррелл смотрит на вернувшийся фургон. Мешки сброшены в лесу, то есть “блеск” на три лимона фунтов сочится под дождичком в лесную подстилку, что херово само по себе. Да только это не все. За курьерами гнались от границы, они линяли от солдат по лесному бездорожью. Но траекторию-то спалили, так? Если бежишь от границы сюда, примерно ясно, где планируешь оказаться, вариантов не очень много.

– Блядь! – кричит Даррелл и пинает колесо. Шрам туго натягивается, пасма сердито гудит. Больно. Он снова кричит: – Блядь! – громче, чем хотел.

Дело происходит на складе. Женщины косятся. Некоторые подбредают к фургону – посмотреть, что случилось.

Один шофер, подменный, переминается с ноги на ногу и говорит:

– Раньше, если надо было скинуть груз, Рокси всегда…

– Мне поебать, что Рокси всегда, – орет Даррелл. Зря поторопился. Женщины переглядываются. Он передумывает: – То есть вряд ли она хочет, чтоб мы делали как раньше, понятно?

Снова переглядываются.

Даррелл старается говорить медленнее, спокойно и властно. Однако нервничает – Рокси-то нет, некому одернуть женщин, если что. Едва узнают, что у него тоже есть пасма, жизнь наладится, но еще не время для новых сюрпризов, а папа говорит, надо помалкивать, хотя бы пока не заживет, до возвращения в Лондон.

– Короче, – говорит он. – Заляжем на дно на недельку. Никаких доставок, никаких переходов границы, пусть всё затихнет.

Они кивают.

Даррелл думает: может, вы тут крысятничаете, откуда мне знать? Неоткуда. Говорите, что сбросили груз в лесу, – а может, для себя припрятали? Ну суки, а? Они его не боятся, вот в чем закавыка.

Одна девушка – тормознутая толстуха по имени Ирина – хмурится и надувает губы. Говорит:

– А у тебя есть опекунша?

Ох, епта, снова-здорово.

– Да, Ирина, – отвечает Даррелл. – Моя опекунша – моя сестра Роксанна. Помнишь Роксанну? Руководит производством, владеет фабрикой?

– Но… Роксанны же нету.

– Она просто в отпуске, – говорит Даррелл. – Она вернется, а я тут пока за производством послежу.

Ирина хмурится сильнее, громадный лоб идет бороздами.

– Я слушаю новости, – говорит она. – Если опекунша умерла или пропала, надо назначать мужчине новую опекуншу.

– Она не умерла , Ирина, она даже не пропала, она просто… ее нет. Уехала, чтобы… у нее кое-какие важные дела, ясно? Рано или поздно вернется, а пока что она велела мне присмотреть за фабрикой.

Ирина вертит головой, переваривая новые сведения. Слышно, как щелкает шейная механика.

– Но откуда ты знаешь, что делать, – спрашивает Ирина, – если Роксанны нет?

– Она мне пишет. Шлет электронные письма и СМС, и если я что-то делаю, значит, она так велела. Я никогда ничего не делал без распоряжений моей сестры. Вы слушаетесь меня – значит, вы слушаетесь ее, все понятно?

Ирина хлопает глазами.

– Да, – говорит она. – Я не знала. Письма. Хорошо.

– Ну и прекрасно… Еще что-нибудь?

Ирина таращится. Давай, девка, выкладывай, что там у тебя еще в башке твоей гигантской?

– Твой отец, – говорит она.

– Так. Что мой отец?

– Твой отец оставил сообщение. Хочет поговорить.

Голос Берни глухо жужжит на линии из самого Лондона. Тон разочарованный, и у Даррелла от этого разжижается нутро – как всегда.

– Не нашел ее?

– Ни следа, пап.

Говорит Даррелл вполголоса. Стены в его кабинете на фабрике тонкие.

– Слушай, пап, она заползла в какую-нибудь нору и там померла, скорее всего. Ты же слышал, что сказал врач. Когда вырезают пасму, больше половины умирают от шока. Плюс потеря крови, плюс вокруг глухомань. Два месяца прошло, пап. Она умерла .

– А чего ты довольный такой? Она моя дочь, мать бы ее того.

А чего Берни ждал? Он что думал – Рокси после всего, что было, вернется домой, букмекерами рулить? Уж лучше пусть умерла, епта.

– Прости, пап.

– Так оно лучше, вот и все. Должен быть порядок – вот зачем мы с ней так. А не чтобы ей больно сделать.

– Да, пап.

– Как приживается, сын? Как себя чувствуешь?

Она будит его ежечасно среди ночи, извивается и дергается. Дарреллу дают лекарства и “блеск”, от этого у него растут нервные окончания, чтоб контролировать пасму. Но ощущение такое, будто гадюка в груди окопалась.

– Хорошо, пап. Врач говорит, все заживает. Она работает.

– Когда будешь готов использовать?

– Почти, пап, еще пара недель.

– Хорошо. Это, шпингалет, только начало.

– Я знаю, – улыбается Даррелл. – Я буду прям моща. Прихожу с тобой на стрелку, скромный такой, а потом хренакс !

– И если приживется у тебя, если операция успешная, ты представь, кому мы ее только не продадим. Китайцам, русским, всем, у кого по тюрьмам народу навалом. Трансплантация пасмы… да все в очередь выстроятся.

– Озолотимся, пап.

– Не то слово.

После шока и травмы теракта Марго отправила Джоселин к психотерапевту. Джоселин не сказала терапевту, что не хотела убивать парня. Не сказала, что пистолета у него в руке не было. Терапевт работает в клинике, которую финансирует “Производство «Полярная звезда»”, – боязно такое говорить. Беседуют они в общих чертах.

Про Райана Джоселин говорила.

Сказала:

– Я хотела, чтоб я ему нравилась, потому что я сильная и власть у меня.

А терапевт на это:

– Может, ты ему нравилась по другим причинам.

Джоселин сказала:

– Я не хочу ему нравиться по другим причинам. Меня тогда от себя тошнит. Почему я должна нравиться не по тем причинам, что другие девчонки? Вы что хотите сказать – я слабая?

Она не сказала терапевту, что опять общается с Райаном. После того, что случилось в лагере “Полярной звезды”, Райан ей написал – с нового адреса, левого. Она ответила, что не желает с ним разговаривать, не может разговаривать с террористом. Он сказал: “Что. В смысле что”.

Потратил не один месяц, убеждая ее, что на форумах был не он. Джоселин по сей день не знает, кому верить, но знает, что мать пристрастилась к вранью безоглядно – сама уже не понимает, что врет. Едва Джос стало ясно, что мама могла обмануть ее нарочно, внутри что-то протухло.

Райан говорит: “Ее не устраивало, что я люблю тебя такой, как есть”.

Джос говорит: “Я хочу, чтоб ты меня любил вопреки моему изъяну, а не благодаря”.

Райан говорит: “А я просто тебя люблю. Всем комплектом”.