Владимир Турбин - Exegi monumentum

— Неужели упился? Так он что же у вас: Аполлон или Вакх?

— А мы разве не такие, как все? Я тебе тыщу раз объяснял, из себя мы непогрешимых не строим. Как в других учреждениях, так и у нас бывает.

— И что делать? — Динару холодок охватил: начала о чем-то догадываться!

— Богом стать, какой смертный о таком не мечтает? А я смертный, Динарочка.

— Предлагали лабать? Аполлона?

— Намекнули.

— А ты?

— Попросил полчаса подумать. Соглашусь!

— Серёженька! — И вскочила с постели.

— Что «Сереженька»? Ты пойми, я об этом мечтал, все-то грезилось мне: Аполлон. Есть такая гипотеза: когда шибко искренне коллектор объект лабает, проникается духом объекта, то какие-то частицы дарований объекта к нему переходят. Если Пушкина, Повесу, долго лабать, самые тупицы да охламоны начинают стихи карябать. И притом, говорят, хорошо получается. Не печатают их, правда, потому что протест там, вольномыслия много или мистики разной, но хвалят. А кто «Облако в штанах» полабал, те по-новому пишут, в модернисты идут или в постмодернисты. В Аполлоны нарочно тупиц подбирали; понимаешь, если интеллигент какой-либо да еще и от бога поднаберется, тогда мало ли что учудить он захочет, покровительствовать искусствам, положим, у нас им партия покрови­тельствует, никаких Аполлонов не нужно. Так что тех, кто поинтеллигентнее, в Аполлоны не допускали, воздерживались. А сегодня, считай, выпала мне удача. Звездный час мой! Пойду!

— Я с тобой! — женской нежностью всплеснулась Динара.— Уж как хочешь, а я с тобой!

— Да ты что? Куда же ты, на колесницу полезешь? Так тебе там места не предусмотрено. Музой, что ли?

— Нет, я так, позади. За колесницей твоей. Притаюсь за колесом, тихо-о-онечко буду сидеть. Там должно быть красиво-о-о! Москва, площадь. И салют хорошо смотреть. Заступать тебе надо когда?

— Все объекты, как правило, в полночь сменяются, с последним ударом курантов. Аполлон — исключение, в честь того, что бог солнца,— в полдень.

— А прохожие? Москвичи и гости столицы?

— Отвлекающий маневр предусмотрен, даже несколько. А бывает, наши девушки-лейтенанты из ЦУМа киоск прикатят на площадь, вроде бы продавщицы они. Детские колготки продавать начинают, тут, Динарочка, не до бога становит­ся, сумасшедший дом начинается. Нет колготок — скандалы придумываем. То троллейбус съедет на тротуар, то драка. Двое наших, из группы прикрытия, спор заводят, ярятся. Хрясь по морде! Гам, визг, милиция. Толпа собирается, в небеса в такие моменты ни один дундук не посмотрит, все внимание на дерущихся устремляется. А как только кончается драка, тут-то и начинают глазеть. Было даже: «Аполлона бы постеснялись!» — одна тетка сказала, учительница. Полчаса про Аполлона талдычили, лишь бы побездельничать; психоэнергия и накапала. А сегодня день никак нельзя пропускать, план срываем.

— Но есть же и подлинник?

— Что уж подлинник! Прометей, он не зря поработал, уволок у богов их огонь. Сказать проще, он тайну их выведал, первым в мире лабухом стал; он методику сбора психоэнергии профессионально разведал и открыт ее, людям. И теперь весь Олимп их, все боги вместе за рабочую смену столько ПЭ не возьмут, сколько дельный лабух за час.

— Тебя в полдень поставят? Ой, как интересно-о-о!

— Ровно в полдень. Мне что, Динарочка, важно? Богом быть — это раз. А второе — в управлении кадров мне сегодняшнее запишут в активный баланс, добровольный выход на пост исключительной трудности приравнивается к подви­гу, такая традиция. И тогда уж придираться не станут, если я...

— Если что?

— Если я с женой разведусь.

— Ой, не надо!

— Как «не надо»? Ha-до! Мы с тобой жить друг без друга не можем, я хочу, чтобы все открыто и честно было. А сейчас попробуй в управление кадров сунься с одной только мыслишкой о намерении разводиться и по-новой жениться — съедят и косточки выплюнут.

— А опасно это, быть Аполлоном? Высота же там жуткая!

— Там страховочный пояс есть, цепь такая, ее снизу не видно.

— Будешь, значит, на цепочке привязан? Как собачка? А потом понравится тебе, перейдешь в профессиональные лабухи. Мы распишемся, я тебя буду ждать; обед приготовлю, постель,— Потупилась,— А где муж, горячо любимый? А его, аки пса, на цепи содержат, да еще и на крыше Большого театра. И пойду я в скверик, сяду на лавочку, стану снизу на тебя любоваться, заодно и ПЭ я подброшу моему псу...

— И не аки пес: аки бог! Ты ж сама говорила: мечта всякой женщины — богу ртдаться...

Зазвонил телефон. И снял трубку Сергей и назвал себя кодовым именем. Выслушал какой-то вопрос и ответил:

— Да, товарищ седьмой... Да, согласен. Готов выполнить любое задание 33-го отдела Комитета государственной безопасности!

И упали они оттуда, оба упали: Сергей и Динара.

А потом, за ними,— и лошадь, один из коней Аполлоновых. Может статься, впрочем, что сначала лошадь упала, а потом и они: потянула их за собой. Не знаю. Ох, не знаю, потому что меня же, как говорится, там не было.

Но свидетелем я все-таки оказался; вернее, почти свидетелем. Годовщину Великой Октябрьской сынок Вася встречал со мной, Первое мая — с мамой. А девятое, День Победы — снова мой день.

Мы салют пошли посмотреть, внедряясь в гущу народа, на Красную площадь. Толчея непотребная, разумеется; гул толпы. Иноземцы шныряют, блицами щел­кают.

Вася мой салютов с младенческих лет почему-то побаивался, я хотел его приучить к ним, чтобы рос он обыкновенным московским мальчишкой — из тех, что при первых же залпах наперегонки несутся куда-нибудь поближе к орудиям и истошно вопят: «Салю-ю-ют!»

Баббах! — в небо первые ракеты, белые, сиреневые и розовые.

— Как цветочки,— лепечет сын.

— А ты, Вася, больше не будешь бояться цветочков?

Помалкивает, только слышу: виновато сопит.

Бабахх, траххх! — теперь голубые и алые. И еще раз. Еще!

И приободрился народ. Подтянулся. Кое-кто улыбаться начал: это уж потом вольномыслием зараженные отщепенцы додумались и Победу сорок пятого года под сомнение ставить, может, дескать, лучше ее и не было бы? А еще недавно именно за этот праздник цеплялись, понимая, предчувствуя: он — последнее, что у нас остается бесспорным, устойчивым, радостным.

Весь авторитет человека, его славу запечатлевают памятники, монументы, скульптурные изваяния; лабухи снимают со славы навар и трудолюбиво, как пчелы, поставляют психоэнергию в 33-й отдел.

Есть авторитет события: революций, народных побед.

Авторитеты рушатся, падают, отменяются. Но авторитет победы над внешним врагом, над нашествием должен оставаться незыблемым, не то мы, усомнившись в нем, и до наполеоновских времен доберемся: зря, напрасно прогнали мы Бонапарта; покорил бы нас, оно, может быть, и к лучшему обернулось бы.

Бах-х-ххх, баб-б-бах! Бух-х-х, бубух-хх! — уже двадцать третий залп.