Гордон Хотон - Подмастерье. Порученец

Времени не осталось ни думать, ни возражать. Он будет на пороге через несколько секунд. Я поспешил к круглой башне, сдвинул несколько рядов порнографических фильмов с книжного стеллажа, попробовал на прочность несущие кронштейны и принялся взбираться.

— Быстрее. Он на говно изойдет.

Пока я карабкался, мой ум отказывался думать о практических вопросах — например, что я буду делать, если выбраться не удастся, или как стану управляться на крыше, или лучше все же пусть голова кругом от драки и взбучки, — и уведомил меня, что подобное выражение слышит от Эми впервые.

Я уселся на вершине шкафа и глянул в слуховое окно — две квадратные фрамуги составляли единое прямоугольное отверстие длиной с небольшого человека. До шпингалета не достать совсем, но не успел я попросить о помощи, Эми оказалась подо мной — толкала окно длинным деревянным шестом.

Открылось оно на три дюйма. Я попробовал расширить зазор, но пара латунных петель не позволила.

В дверь заколотили.

Выбора не было: придется бить стекло в одной из фрамуг. Крепко вцепившись в шкаф левой рукой, я надавил на стекло правой, защитив ее рукавом. Первая попытка оказалась недостаточно сильной. Вторая — неприцельной: я попал в скат крыши, чуть не свалившись. Эми увидела, что я задумал, и робко нажала на нижнее стекло; оно треснуло. Она громко выругалась и предприняла вторую, более ожесточенную попытку.

Окно вдребезги.

Я инстинктивно отвернулся, защищая лицо. Возник краткий, фантастический миг тишины между оглушительным боем стекла и тихими отскоками осколков от ковра на полу. На шум откликнулись кулаки, молотившие в дверь, и полились те же проклятья и угрозы, какие я слышал на микрокассете, надежно хранившейся теперь в ячейке на вокзале.

В черную иззубренную дыру лился дождь. Эми слабо улыбнулась мне и направилась в прихожую, туфли хрустели по стеклу на ковре.

Я выкорчевал остатки стекла, пока не остался чистый путь бегства: деревянная рама ровно в два фута. Я почувствовал смутное покалывание и осмотрел ладонь. Десяток крошечных порезов и несколько маленьких осколков, застрявших в ранках. Рукав рубашки изорван и испачкан. Я пренебрег мелкими осколками и сосредоточился на одном крупном, неправильной формы, что врезался глубоко в запястье. Когда я вынул его, ярко красная кровь, темно-бурая в лунном свете, потекла вдоль кости предплечья и вниз по ладони. Зрелище вышло тошнотворное, но я заставил себя отвлечься. Сел на корточки, слегка подался вперед, затем потянулся к сырому, поздневечернему небу, пока не схватился за оконную раму. Дождь превращал струйки крови у меня на руке в бледные розовые ручейки, они капали на ковер, но меня больше встревожило резкое, настойчивое давление воды на кожу. Я подался еще дальше вперед и высунул наружу голову.

Мокрый черепичный скат круто ниспадал от слухового окна во тьму. Там уклон делался менее резким, и черепица мягко ниспадала до узкой плоской кромки. Я крепко схватился за раму, не обращая внимания на приступы боли, что простреливали мне руку, от осколков, которые я не вынул. Внизу повернули в замке ключ, и я бросился вперед и оторвался от шкафа. Рама скользнула в закрытое положение, чуть не сбросив меня вниз, но, быстро подтянувшись, я преодолел краткое опасное расстояние сквозь брешь и наружу, на осклизлую черепицу.

Вечер стоял прохладный, сырой и ветреный. Солнце село, погрузив скат крыши в глубокую черную тень. Я едва мог различить что-либо в сумраке, и внутри меня вздыбились паника и страх, головокружительное сочетание тошноты и ужаса. Я трижды глубоко вздохнул и улегся на скользкую кровлю, держась пальцами за раму. И лишь когда почувствовал себя надежно, позволил я себе глянуть на округлую крышу башни — туда, где она соединялась с двускатной крышей квартиры. До стыка было пять ярдов или, может, побольше — а кроме того, чуть большее расстояние до высокого отверстия, которое, я надеялся, и было техническим лазом.

Мне стало тошно. Я знал, что, если гляну вниз, голова у меня закружится, хватка ослабнет, и я упаду. Я лишь сейчас, когда уже ничего не изменишь, осознал, что принял совершенно неверное решение.

Из квартиры подо мной донесся крик.

— Что за херня?

— Вор, — вякнула Эми с убедительным страхом в голосе. — Пытался…

— Где он? Он тебя обидел?

Тишина, прерываемая лишь всхлипами. Показала ли она ему на слуховое окно или нет, мой путь отступления был очевиден.

— У него было оружие?

Плач усилился. Я предположил, что его сопровождало качание головой, хотя кивок был бы мне сейчас полезнее.

— Я убью его.

— Нет! — воскликнула она. — Звони в полицию…

— Нахуй полицию.

Разговор прервался. Я услышал стук двери — распахнутой и захлопнутой, а затем звук грохочущего металла. Я подтянулся так, чтобы голова оказалась на уровне рамы, и заглянул внутрь. Эми сидела, скрестив ноги, на ковре, лицо закрыла руками. Тело у нее дрожало. Ее окружали ярко сверкавшие осколки. Как ни странно, я вспомнил, что она всегда сидела так, когда бывала расстроена… Вскинул взгляд и увидел Дермота с алюминиевой стремянкой, словно он собирался довершить какую-то недоделанную работу по дому. Он заметил, что я смотрю в окно, и, хоть я и не разобрал слов, поскольку по черепице тарахтел дождь, мне удалось прочесть по губам:

— Мудила, — сказал он.

Стремясь лишь выжить, я отдернул голову от разбитого окна, но этот порыв вывел меня из равновесия, и рука соскользнула с рамы. Я начал падать, неуправляемо. Паника изничтожила любые остатки управляемости.

Я исторг долгий, громкий вопль ужаса.

Я доел свой скромный ужин и вернул тарелку на поднос. Смерть пригласил меня поесть в столовой, однако я отказался, предпочтя одиночество. Сделал себе несколько тостов и вернулся в спальню, надеясь, что еда облегчит плескавшуюся во мне тошноту. Но от еды все стало только хуже.

Я сдвинул поднос на середину комнаты. Пол вздыбился навстречу. Из коридора долетел громкий смех. Голос Раздора. На пути назад к машине в тот вечер он грубо отобрал у маленького ребенка бутылку минеральной воды и охлаждался ею в «метро». Воспоминание подняло мне желчь к самому горлу. Я встал, и потолок опустился. Пошел к платяному шкафу — и стены медленно двинулись внутрь, дюйм за дюймом, и не успел я открыть дверцу и выбрать себе одежду на завтра, как потерял сознание.

Меня разбудил стук до того слабый, что я не был уверен, слышал ли его, пока он не повторился мгновение спустя. Я не ответил. Лежал на полу, свернувшись, как эмбрион. Мне кратко приснились сегодняшние смерти, и память о сне еще не улетучилась. В глубине себя я знал, что такой апогей моего найма в Агентстве мне не подходит. Ум нашептывал какие-то смутные, дурацкие, метафорические затеи о страсти, о выходе за черту и саморазрушении, но у меня были куда более веские причины отказываться от этого. Мощное ощущение, что этот вариант слишком похож на то, как закончилась моя жизнь много лет назад, и неизбывное чувство, что я не желаю еще раз повторять этот опыт.