Алексей Мальцев - Это не моя жизнь [litres]

Но был же не в состоянии предвидеть всех последствий! Разве мог он знать, что Доскин пустится по следу жены-колхозницы?! Ему-то легко сейчас – сидит в «кутузке», сволочара такая, и в ус не дует! Правда, если будет доказано, что смерть наступила от его удара, то пятнадцатью сутками ему не отделаться!

Увы, смерть десятиклассника Аркадия оборвала всю последующую цепочку жизни! Нет студента мединститута, нет его встречи с будущей супругой Ольгой (не об этом ли ты, Изместьев, так мечтал перед полётом с шестнадцатого этажа?!), нет рождения сына Савелия… И, как ни печально это констатировать, нет и встречи с Поплевко-Клойтцером, нет никакой эрмикции и полёта в прошлое! Как следствие, никто не вытеснял бедняжку Акулину из своей оболочки во время родов, она осталась на своём месте!

Все остались на своих местах, вот оно что!!!

И только он, неизвестно как залетевший в восьмидесятые, Аркадий Изместьев образца две тысячи восьмого года, сейчас лишён и тела, и – главное – своего прошлого!

Он – ничто. Его нет ни в одном из документов. О нём не помнят друзья, его ни разу не встречала Ольга.

Его должны, разумеется, помнить родители. Но их в две тысячи восьмом, к сожалению, уже нет в живых.

Аркадий «отрубил» своё прошлое! Вернее, сам того не ведая, очень поспособствовал этому. А человек без прошлого – ноль без палочки. Он обречён вечно скитаться нематериальным фантомом по земному шару, не в силах повлиять на ход событий. Пронзать пространство и время, и всё видеть, видеть… Смотреть можно, а повлиять нельзя! Поскольку влиять может лишь плоть, материя. Эти полёты «во сне и наяву» рано или поздно осточертеют. Что будет дальше? Какой смысл подобного существования?

Стоило подумать о полётах, как понесло вверх. Вот оно, полное отсутствие препятствий! Материи для него не существует; молекулы железа, воды, органические соединения в виде белков, жиров и углеводов – всё сказочки для смертных. Истинная свобода передвижения – вот она!

Он нёсся над зимним лесом, не чувствуя мороза. Чиркая по верхушкам сосен, совершенно не ощущал боли. Направляя полёт лишь волей собственной мысли, ощущал себя властелином движения. Дви-же-ни-я!

Какими примитивными показались ему все предыдущие годы жизни! На что он тратил время? Карьерный рост, семья, друзья, коллеги… Смех, да и только! Всё это не стоит и сотой доли того упоения, размаха и простора, который ощущал сейчас.

Изместьеву не верилось, что так будет всегда. Ощущение мимолётности настоящего не покидало ни на минуту.

Он влетел в город детства с юго-запада. С разбега пронзил пятиэтажное общежитие Уральского химического завода. Комнаты-клетухи со спящими, смотрящими телевизор, танцующими, жующими, пьющими и занимающимися сексом современниками были похожи на меняющиеся декорации одного спектакля. Один акт ускоренно следовал за другим. Слишком ускоренно, надо признать!

Потом был бассейн с соревнованиями по плаванию, потом управление завода с секретаршами и широкозадым директором. Магазин с очередями у прилавков, планетарий, гостиница, спортивный манеж…

Ни к чему ему были законы воздухоплавания, если беспрепятственно «прошивал» насквозь всё, что попадалось на пути. Без синяков и шишек, без торможений и виражей, без воздушных ям, он двигался только вперёд! С той скоростью, какую сам выбирал.

Интуитивно Изместьев прилетел к родной школе. Той самой, возле которой недавно встречался с самим собой…

Он жаждал убедиться в том, что Аркадия-десятиклассника действительно нет в живых. Метаморфоза нуждалась в объяснении. Требовалось расставить, что называется, точки… Хотя бы для собственного успокоения.

Уроки были в разгаре, когда он самым что ни на есть вероломным образом «проник» на третий этаж учебного заведения доперестроечного типа. Вихрем пронёсся по учительской, пересёк наискосок коридор, задержался на уроке физики в восьмом классе; его всегда привлекали опыты с электричеством. К тому же долго пришлось вспоминать имя и отчество преподавателя.

Потом были строчки из поэмы Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?» на уроке литературы, особенности климата в Сибири и на Дальнем Востоке на уроке географии. Потом… Он, наконец, достиг кабинета химии, где, собственно, и занимался его родной выпускной десятый «Б».

Себя Изместьев не увидел. Место за партой рядом с Жанной пустовало. Эта пустота могла означать что угодно. Его предшественник мог запросто находиться в больнице. Адрес неврологического отделения он обязательно выяснит, а пока… До чего родные вокруг лица!

Ни черта учительницу Елизавету Петровну будущие выпускники не слушали: вертелись, делали что угодно, только не то, что требовалось. Какое нужно самообладание иметь педагогу, чтобы при всём этом не запустить указкой в самых разговорчивых!

Витька Мохнач чертил какую-то схему в тетрадке, сразу же под уравнением химической реакции. Вместо того чтобы коэффициенты расставлять. Охламон!

Настя Балашова разглядывала журнал мод, лежащий на своих коленях – беззастенчиво грызла ноготь за ногтем, сплёвывая огрызки в проход между партами.

Юлька Шилова строила глазки Мишке Бессмертных…

Юные, чистые лица! Какие эмоции, какой блеск в глазах! Куда он исчезает с возрастом? Обесцвечиваются глазки…

А Елизавета Петровна, хоть и стучала указкой по столу, всё равно – такая молодая! Худенькая, стройная, с короткой стрижкой. Требовательная, но справедливая. Ни одной морщинки возле глаз!

Перед столом Пашки Ворзонина пришлось задержаться. Поскольку на нём – отнюдь не тетрадь с учебником, а атлас анатомии человека, раскрытый на странице с полушариями головного мозга. Парень уже тогда собирался стать психиатром! Вот это номер!

Впрочем, призрак Изместьев заинтересовался не только полушариями в атласе, но и тем, что успело внести в схему будущее светило психиатрии. Над стрелкой, ведущей из лобной доли на периферию, читалось вполне отчётливо «Пространство», над другой – «Время». Стрелка туда, стрелка сюда… Что бы это значило?

Изместьеву показалось, что на какое-то мгновение он вдруг обрёл плоть и почувствовал под ногами опору. Но только на мгновение. Что могла означать сия невинная надпись в атласе ученика десятого класса? О чём думал его друг и коллега, протирая штаны на школьной скамье? Что вынашивал в своей породистой голове уже тогда, до перестройки!

В призрачной памяти всплыло, что Ворзонин был единственным, кто знал все подробности той новогодней ночи, когда пробка от шампанского выстрелила Изместьеву в открытый глаз. После школы они поступали в один институт, и Аркадий поделился с другом этой пикантной подробностью, объясняя тем самым свой выбор вуза. Но какое отношение мог иметь Павел Ворзонин к его путешествию в прошлое, если единственным «посвящённым» в проблему был «Вениамин Поплевко», благополучно улетевший в своё будущее?! Никакого! Хотя… Пусть однократно, но его пришлось привлечь! Для того чтобы отговорить путану от аборта. Поскольку Поплевко-Клойтцер тогда находился в психушке и выполнить свою миссию никак не мог.