Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Позвольте-ка. – Я поднимаю бумажник, вытаскиваю из кармашка электронную карточку – ключ от номера 405 – и протягиваю Чизмену: – Прошу вас, милорд.

Чизмен благодарно кивает, бормоча:

– Если цифры номера при сложении дают девять, Херш, то в нем не окочуришься.

Я нажимаю кнопку «4»:

– Первая остановка – твой номер.

– Да все норм… Я найду… свой п-путь… д’рогу домой.

– Нет уж, мой долг – благополучно доставить тебя до самых дверей, Ричард. Не волнуйся, мои намерения абсолютно пристойны.

Чизмен фыркает:

– Ты не в моем вкусе! Белый и дряблый.

Я гляжу на свое отражение в зеркальной стене лифта и вспоминаю, как один мудрый человек говорил: секрет счастья в том, чтобы после сорока не обращать внимания на зеркала. В этом году мне исполнится пятьдесят. Дзинь! – двери лифта распахиваются, мы выходим, а на площадке стоит супружеская пара – оба седовласые, поджарые и загорелые.

– Здесь когда-то был женский монастырь, – сообщает им Чизмен. – Одни девы, – напевает он на мотив раннего хита Мадонны.

Мы бредем по коридору; окна распахнуты в карибскую ночь. За крутым поворотом – номер 405. Провожу карточкой Чизмена по замку, и ручка поддается.

– Н’чего особ’во, – лепечет Чизмен, – зато п’чти как дома.

Номер освещает прикроватная лампа, а губитель моего так много обещавшего романа, шатаясь, направляется к кровати, но задевает чемодан и ничком падает на матрас.

– Не каждую же ночь, – хихикая, лепечет monsieur le critique [81] Господин критик ( фр .). , – мне в спутники достается анфан-терибль британской словесности!

Я подтверждаю, что все это очень смешно, желаю ему спокойной ночи и обещаю разбудить, если он сам к одиннадцати не встанет.

– Ябсолютн в порядке, – сообщает он. – Безумнокрепконежно. Чесслово.

И критик Ричард Чизмен, широко раскинув руки, вырубается.

Заказываю омлет из яичных белков со шпинатом, тосты из дрожжевого хлеба, котлеты из экологически чистой индюшатины, свежевыжатый апельсиновый сок, охлажденную минералку «Эвиан» и местный кофе, чтобы запить таблетку обезболивающего и похоронить похмелье. Половина восьмого утра, на крытом дворе прохладно. На жердочке сидит дрозд майна, издает какие-то совершенно немыслимые звуки. Клюв сверкает, как эмалевое лезвие косы, глаз всевидящий, прозорливый. В литературном повествовании, любезный читатель, главный герой задумался бы, известны ли майне его намерения. Деймон Макниш, в полосатом льняном костюме, как наш человек в Гаване, сидит в углу, прячась за страницами «Уолл-стрит джорнал». Забавно, как несколько дней, проведенные в шотландской студии звукозаписи, могут изменить жизнь того, кому нет еще и двадцати. Подруга Макниша, которой нет еще и двадцати, листает журнал «Фейс». Ее сексуальной жизни не позавидуешь; трахаться с Наждачным человечком – радости мало. Зачем оно ей? Ну, если не считать полетов первым классом, пятизвездочных отелей, знакомств со знаменитыми музыкантами, кинорежиссерами и меценатами, мельтешения на страницах глянцевых журналов и возможной карьеры модели с соответствующими контрактами… Остается только надеяться, что когда Джуно и Анаис начнут завоевывать свет, то заслужат известность своими талантами, а не прыжками на тощих ляжках какого-нибудь посредственного поэта-песенника, дряхлее и морщинистее родного папочки. Возблагодарим же Господа за ниспосланные нам дары.

Мероприятие Чизмена носит название «Может ли литература изменить мир?». Это неотложное и своевременное собрание выдающихся представителей культурной элиты проводится в длинном белостенном зале на верхнем этаже герцогского дворца, основного места проведения фестиваля «Картахена-2016». На сцену поднимаются трое колумбийских писателей, и зал взрывается аплодисментами, переходящими в овацию. Присутствующие встают. Троица приветствует публику, будто герои Сопротивления. За ними следует ведущая дискуссии, тощая, как прутик, дама в кроваво-красном платье, чья любовь к тяжелым золотым украшениям заметна даже с моего места в последнем ряду. Ричард Чизмен, вырядившийся, как английский консул, в кремовую тройку с лиловым галстуком, смутно напоминает мудака-виконта из «Возвращения в Брайдсхед». Три революционера занимают свои места, и те, кто не знает испанского, надевают наушники, чтобы слушать синхронный перевод. Переводчица сначала излагает приветствие ведущей, затем – краткие биографии четырех гостей. Биография Ричарда Чизмена оказалась самой убогой: «Знаменитый английский критик и романист». В оправдание организаторов замечу, что страница Википедии, отведенная Ричарду Чизмену, тоже весьма убога, хотя его «пресловутый разнос» романа Криспина Херши «Эхо должно умереть» там упоминается, с линком на сайт журнала «Пиккадилли ревью». Гиена Хэл утверждает, что все его усилия удалить линк ни к чему не привели – Википедия взяток не берет.

Чтения в Южной Америке предполагают активное участие публики, как выступления наших комиков. Вавилонская рыбка в моем ухе не переводит, а вкратце излагает содержание сказанного и время от времени признается: «Извините, но я не понимаю, что имеется в виду. И автор тоже не понимает». Ричард Чизмен зачитывает отрывок из своего нового романа «Человек в белом автомобиле» о последних мгновениях жизни Сонни Пенхоллоу, кембриджского студента, который направляет свой винтажный «астон-мартин» с корнуэльского утеса в пропасть. Проза Чизмена не дотягивает даже до оценки «ужасно»: она посредственна, и слушатели один за другим снимают наушники и вытаскивают смартфоны. Чизмена провожают жидкие аплодисменты; впрочем, мое вчерашнее выступление тоже встретили прохладно.

Затем начинается круглый стол – полная хрень.

– Литература должна убивать! – заявляет первый революционер. – Я пишу, держа в одной руке карандаш, а в другой – нож!

Взрослые люди встают и радостно аплодируют.

Второй писатель не отстает от первого:

– Вуди Гатри, один из немногих действительно великих американских поэтов, написал на своей гитаре «Эта машина убивает фашистов»; а я написал на своем лэптопе: «Эта машина убивает неокапитализм!»

Толпа в зале безумствует.

Вереница опоздавших пробирается на свободные места в ряду передо мной. Идеальная возможность предоставляется как по писаному. Скрытый живым щитом, я выскальзываю из зала и шлепаю вниз по беленой лестнице. В дальнем конце просторного двора монастыря Святого Доминика Кенни Блоук читает что-то собравшимся вокруг детям. Они завороженно слушают его. Отец часто рассказывал, как Роальд Даль прибыл на вертолете на какую-то вечеринку и советовал всем гостям подряд: «Пишите книги для детей – эти говнюки поверят чему угодно». Из герцогских ворот выхожу на площадь, где вчера давал концерт Деймон Макниш. Прохожу пять кварталов по не особенно прямой 36-й улице, закуриваю и тут же швыряю сигарету в канаву. Чизмен давно бросил курить, так что запах табака может стать смертельно опасной подсказкой. А здесь дело серьезное. Я никогда не совершал ничего подобного. С другой стороны, ни один рецензент никогда так жестоко не расправлялся с чьей-либо книгой, как Ричард Чизмен расправился с романом «Эхо должно умереть». В уличном ларьке шкворчат жареные бананы. С балкона второго этажа глядит какой-то малыш, вцепившись в железные прутья решетки, будто узник. Банк охраняют солдаты с автоматами на шеях, но я рад, что мои деньги не зависят от их неусыпной бдительности: один увлеченно отправляет кому-то эсэмэску, второй заигрывает с девчонкой не старше моей Джуно. Интересно, Кармен Салват замужем? Она ни разу об этом не упоминала.