Дэвид Митчелл - Костяные часы

Ничего подобного. Я четыре года потратил на «Эхо должно умереть», а этот мудак с лобково-волосяной бороденкой восемью сотнями слов убил прекрасный роман. Возвысился за мой счет. Это называется кражей. И справедливость требует, чтобы вор был наказан.

Закидываю в рот пять горошин мятного драже, вытаскиваю предоплаченный телефон, полученный от редактора Мигеля, и цифра за цифрой набираю номер, списанный с плаката в Хитроу. Шум моторов, крики морских птиц и футболистов постепенно исчезают. Я нажимаю кнопку вызова.

Почти сразу отвечает женский голос:

– Таможенная служба аэропорта Хитроу, телефон доверия.

Я старательно имитирую дрянной акцент Майкла Кейна, драже во рту усугубляет скомканную дикцию:

– Тут один тип, Ричард Чизмен, завтра вечером вылетает из Колумбии в Лондон рейсом «Бритиш эйруэйз» семьсот тринадцать. Завтра вечером, рейс семьсот тринадцать. Вы записываете?

– Да, сэр, «Бритиш эйруэйз», рейс семьсот тринадцать. Все записывается на магнитофон. – Я вздрагиваю. Ну разумеется, так положено. – Еще раз, сэр, повторите, пожалуйста, его имя?

– Ричард Чизмен. Чиз-мен. Кокаин у него в чемодане. Пусть ваша служебная собачка понюхает. Увидите, что будет.

– Понятно, сэр, – говорит женщина. – А позвольте узнать, как…

КОНЕЦ ВЫЗОВА, сообщают пиксели на крошечном экране. Вечерние шумы возвращаются. Я выплевываю драже. Они раскалываются на камнях и лежат, будто выбитые в драке зубы. Ричард Чизмен совершил поступок, я на него отреагировал. Этика подчиняется Ньютоновым законам. Возможно, сказанного мной будет достаточно, чтобы чемодан проверили. А может, и нет. Может, Чизмена отпустят после конфиденциальной беседы и строгого внушения, а может, предадут эту историю гласности, вынесут на суд общественности. И тогда Чизмен, скорее всего, потеряет свою колонку в «Телеграф». А может, и не потеряет. В общем, я свое дело сделал, и теперь все в руках Судьбы. Возвращаюсь к каменным ступеням, останавливаюсь якобы завязать шнурок. Украдкой роняю мобильник в сточную канаву. Плюх! К тому времени, как останки телефона извлекут на свет божий, если их вообще когда-нибудь обнаружат, все, кто жив сейчас, в этот чудесный вечер, давным-давно станут покойниками.

И вы, любезный читатель, и я, и Ричард Чизмен – все мы.

Афра Бут переходит к новой странице своего доклада, озаглавленного «Бледнятина, дохлятина и кобелятина: подмена посылок и де(кон)струкция постпостфеминистских пугал в новой фаллической прозе». Подливаю минералки в стакан – буль-буль-буль… Справа от меня ведущий, профессионально полуприкрыв глаза, почтительно внимает Афре, то есть дремлет. Сквозь заднюю, стеклянную стену зала открывается вид на серебристо-голубые извивы реки Суон в городе Перт, штат Западная Австралия. Афра все нудит и нудит. Хуже, чем в церкви. И непонятно, то ли ведущий действительно заснул, то ли не решается прервать миз Бут на середине доклада. О чем она там? «Если поднести их к зеркалу гендерности, то маскулинные метапарадигмы женской души отразят во всей полноте асимметричную непрозрачность подтекста; иначе говоря, когда Венера описывает Марса, она начинает снизу – с прачечной, с пеленального стола. А вот Марс описывает Венеру сверху – с трона имама, с кафедры архиепископа или сквозь объектив порнографа…» Я потягиваюсь. Афра Бут оборачивается:

– Без картинок в «Пауэрпойнте» ты не успеваешь следить за ходом моей мысли, Криспин?

– Ну что ты, Афра, это просто упражнения для профилактики тромбоза глубоких вен. – (Меня вознаграждают немногочисленные нервные смешки; продубленные солнцем жители Перта несколько оживляются в предвкушении свары.) – Ты вещаешь уже несколько часов подряд. И потом, разве не предполагалось, что эта дискуссия будет посвящена душе?

– На фестивале нет цензуры. – Она гневно таращит глаза на ведущего. – Я права?

– Да-да, разумеется! – моргает он. – В Австралии нет цензуры. Решительно никакой!

– В таком случае, Криспин, будь так любезен, – Афра Бут вперивает смертоносный луч своего взора в меня, – позволь мне закончить. Ведь каждому, кто вырос из интеллектуальных пеленок, совершенно ясно, что душа – это докартезианский аватар. А тем, для кого восприятие подобного концепта требует слишком большого напряжения, лучше тихонько сидеть в уголке и сосать соску.

– Уж лучше капсулу с цианидом, – бормочу я.

– Криспин хочет капсулу с цианидом! Есть желающие исполнить его просьбу?

Окропленные живой водой мумии хихикают и перешептываются.

Афра Бут заканчивает свой доклад за пятнадцать минут до истечения отведенных нам полутора часов. Ведущий, пытаясь заарканить ускользающую тему, спрашивает меня, верю ли я в существование души и, если да, что это такое. Я разливаюсь соловьем, именую душу то кармической ведомостью, то духовной флешкой в поисках телесного жесткого диска, то плацебо, изобретенным нами для избавления от страха перед смертью. Афра Бут объявляет, что я уклоняюсь от ответа, ибо – «как всем известно» – я всегда и везде уклоняюсь от возлагаемых на меня обязательств. Это явный намек на мой недавний развод с Зои, широко освещенный прессой, так что я предлагаю Афре обойтись без подлых инсинуаций и высказать все мне в лицо. Она незамедлительно обвиняет меня в хершицентризме и паранойе. Я выражаю искреннее удивление толстой кожей некоторых коллег, позволяющей им жирными руками копаться в чужих душах, которые, как известно, потемки, причем особо выделяю слова «толстой» и «жирными». Напряжение возрастает.

– Трагический парадокс Криспина Херши, – объясняет Афра Бут слушателям, – состоит в том, что он выставляет себя бичом всех и всяческих клише, хотя эта маска – эдакий Джонни Роттен от литературы – один из самых затасканных стереотипов в мужском зверинце. Вдобавок он безнадежно скомпрометировал свое позерство недавним выступлением в защиту осужденного наркодилера.

Я представляю себе, как в ванну Афры Бут падает включенный фен: конечности судорожно подергиваются, волосы дымятся, и гадина умирает в корчах…

– Ричард Чизмен – жертва вопиющей судебной ошибки, – говорю я, – и упоминать о его злоключениях, чтобы задеть меня побольнее, – поступок невероятно вульгарный даже для вас, доктор Афра Бут.

– В подкладке его чемодана обнаружили тридцать граммов кокаина.

– Простите, – осторожно вмешивается председательствующий, – но не пора ли нам вернуться к…

Я не даю ему договорить:

– Тридцать грамм кокаина не делают его наркобароном!

– Нет, Криспин, не передергивай. Я сказала «наркодилер».

– Нет никаких доказательств, что Ричард Чизмен сам спрятал этот кокаин!

– А кто же это сделал?