Дэвид Митчелл - Костяные часы

«Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…» Развилка тропы, стройные березки, покрытый мхом валун, похожий на запрокинутую голову тролля. В Исландии очутиться в каком бы то ни было лесу практически невозможно: здесь даже рощицы встречаются крайне редко. До появления спутниковой навигации Зои никогда не полагалась на мои способности ориентироваться на местности, утверждая, что надежнее доберется до цели с помощью раскрытого на коленях дорожного атласа. Но сейчас туристическая карта Аусбирги мне не поможет: край плато обрывается стометровыми отвесными стенами, образуя подковообразный каньон в милю шириной, поросший чахлым леском, а река на дне ущелья разливается мелкими озерцами… Где же я? Гласные реки́ и согласные деревьев складываются в какой-то полупонятный язык.

Минуты пролетают незаметно, пока я зачарованно слежу за цепочкой муравьев на ветке. Ричард Чизмен сейчас где-то над Атлантикой, в самолете, втиснутый в кресло между полицейским и сотрудником консульства. В Картахене он ныл из-за того, что организаторы фестиваля не снабдили его билетом бизнес-класса, но после трех лет в центральной тюрьме Боготы фургон охранного предприятия «Груп-4», на котором Ричарда повезут из аэропорта Хитроу в Йоркшир, покажется не менее комфортным, чем «роллс-ройс сильвер-шедоу».

Внезапный порыв ветра развеивает пожелтевшие листья…

…и один листок, любезный читатель, застревает у меня во рту, между языком и нёбом. Да-да. Крохотный березовый листок. Невероятно. Ловкие пальцы ветра тут же изымают улику. Ивы расступаются, открывая величественную скальную глыбу в центре Аусбирги… прямо-таки идеальное место для якорной стоянки небесного драккара под облачными парусами или для посадки звездолета с Эпсилон Эридана. Фонарик солнца светит сквозь завесу тумана. Хэл понял, что моя китайская книга – полная херня, и был совершенно прав. Одна шестидневная поездка в Шанхай и Пекин – и я решил, что знаю о Китае больше Ника Грика. И о чем я только думал? Надо написать книгу о путешествии по Исландии; беглец; воспоминания о прошлом; постепенно раскрыть, от чего он бежит. Приведи его в Аусбирги; упомяни, что каньон появился там, где топнул копытом конь Одина; не забудь и о том, что здесь столица Скрытого Народца. Заставь смотреть на отвесные скалы до тех пор, пока скалы не начнут смотреть на него. Полной грудью вдохни смолистый запах елей. Встреча с неким призраком из прошлого. Птичьи трели манят за собой, в неведомые края, а круги сужаются… Где же ты? Вон там. На пеньке в гирлянде мухоморов.

– Это крапивник, – сказала мама и повернулась, чтобы уйти.

На празднике по случаю моего десятилетия игра «Передай приз» переросла в настоящую баталию с применением запрещенных борцовских приемов, щипков и пинков. Отец не выдержал и сбежал, предоставив маме и Нине, нашей домоправительнице, сдерживать массовые беспорядки до тех пор, пока не придет волшебник Динь-Дон. На самом деле волшебником Динь-Дон был спившийся бесталанный актер по имени Артур Хоар; папа опекал его из жалости. Зловонное дыхание горе-фокусника корежило пластмассу. Из своей волшебной шляпы на счет «три» он извлек волшебного хомяка Гермеса, которого так сплющило, что из него во все стороны полезла смерть, кровь, дерьмо и потроха. Мои одноклассники завизжали от ужаса и восторга. Волшебник Динь-Дон положил трупик несчастного грызуна в пепельницу и торжественно провозгласил: «Ты не убила тех, кого убила, да и меня, бедняжка, не убьешь! Вот так-то, юноши. – Он упаковал свои наглядные пособия и добавил: – А Джон Донн все врет, сволочь». Потом Келлс Тафтон сказал, что проглотил моего оловянного солдатика, и маме пришлось везти его в больницу. Нас оставили под присмотром Нины, что было далеко не идеальным выходом, поскольку она почти не говорила по-английски и страдала от приступов депрессии после того, как аргентинская хунта сбросила с вертолета в Атлантический океан ее братьев и сестер. Мои одноклассники о хунтах ничего не знали и знать не хотели, поэтому издевательски повторяли за Ниной каждое слово и передразнивали ее, так что она спряталась от нас в комнате на третьем этаже, где папа обычно писал сценарии. Кровавый прилив ширился, пока окончательно не утопил священные обряды стыдливости, но тут один из моих приятелей, Мервин, попытался залезть на верхнюю, двенадцатую полку книжного шкафа и опрокинул его на себя. Нина набрала 999. Приехавший санитар сказал, что Мервину требуется незамедлительное медицинское обследование, поэтому Нина уехала на «скорой помощи» вместе с ним, оставив меня объяснять родителям одноклассников, что в доме на Пембридж-Плейс, как в «Повелителе мух», за исключением двух последних страниц, нет ни одного взрослого. Мама и Нина вернулись домой после восьми вечера. Папа пришел гораздо позже. Разговаривали на повышенных тонах. Хлопали дверями. На следующее утро меня разбудил рев двигателя папиного «Ягуара XJ-S» в гараже под моей спальней. Папа уехал на студию «Шеппертон» заниматься компоновочным монтажом «Ганимеда-5». Я ел пшеничные подушечки с молоком, читая журнал комиксов «2000 AD», и вдруг услышал, как мама стаскивает по лестнице чемодан. Она сказала, что по-прежнему любит меня и Фиби, но наш папа нарушил слишком много обещаний и теперь она «берет паузу». И прибавила: «Возможно, перманентную». Пшеничные подушечки раскисали в месиво, а мама все рассказывала, как провела «бушующие шестидесятые» в мутной пелене утренней тошноты, меняя пеленки, отстирывая сопли с папиных носовых платков и бесплатно ишача на «Херши пикчерз»; как сознательно не обращала внимания на папины интрижки с актрисами, гримершами и секретаршами; как папа, когда она была беременна Фиби, пообещал написать сценарий исключительно для мамы и снять ее в главной роли, важной и сложной, дабы она продемонстрировала свой незаурядный артистический талант. За несколько недель до того папа с соавтором действительно завершили работу над сценарием фильма «Доменико и королева Испании», где мама должна была играть принцессу Марию Барбару, то есть эту самую испанскую королеву. Ну, все это мы и так знали. Однако не знали того, что как раз вчера, когда на Пембридж-Плейс царила полнейшая анархия, глава кинокомпании «Трансконтинентал» позвонил папе, передал трубку Ракели Уэлч и мисс Уэлч сказала, что прочла сценарий, находит его гениальным и будет счастлива сыграть Марию Барбару. Объяснил ли ей папа, что эта роль обещана его жене, которая пожертвовала своей артистической карьерой ради семьи? Нет, конечно. Он тут же сказал: «Ракель, роль ваша». В дверь позвонили: за мамой приехал ее брат, дядя Боб. Мама сказала, что я непременно пойму, что предательства бывают разные, но самое непростительное – предать чужую мечту. За окном в кипень сирени опустилась какая-то птичка. Горлышко ее трепетало; звуки вздымались и опадали. «Пока она поет, а я на нее смотрю, я не расплáчусь», – твердил я себе.