Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Орел. – Один к четырем.

– На этот раз решка, – говорит Холли, не отнимая пальца ото лба.

Подбрасываю монету: решка.

– Три из трех возможных. Неплохо.

– Теперь опять орел.

Подбрасываю монету: орел.

– Решка, – говорит Холли.

Подбрасываю монету: решка.

– Как ты это делаешь?

– Давай попробуем последовательность, – говорит Холли. – Орел, орел, орел, решка… снова решка, но… на колени? Криспин, а на колени-то зачем?

– Как видишь, я сижу, а не стою на коленях!

– Да ну тебя! Итак, три раза орел, два раза решка – в таком порядке.

Подбрасываю монету: орел. И еще раз: орел. Как она это делает? Тру монету о рубашку, будто оцарапанный диск, потом подбрасываю: орел, как она и предсказала!

– Хитро придумано, – говорю я, но мне не по себе.

Холли обижает мое замечание.

– Теперь два раза решка.

Подбрасываю монету: решка. Девять из девяти. Подбрасываю в десятый раз; монета падает на пол, закатывается под кресло, я ее достаю, отмечаю, что там снова решка, и запоздало соображаю, что стою на коленях. Холли сидит с таким видом, будто ей сообщили ответ элементарной загадки.

– Вот оно что. Монетка укатилась.

Я сажусь на место и молчу – боюсь заговорить.

– Вероятность угадать результат десяти бросков составляет тысяча двадцать четыре к одному, – сообщает Холли. – Еще два броска, и она возрастет до четырех тысяч девяноста шести к одному. Попробуем?

– Не надо, – напряженно говорю я и смотрю на нее. Кто такая Холли Сайкс? – А вот на колени… Как ты…

– Может быть, твой мозг тоже ошибочно считает воспоминания предвидением. – Холли Сайкс похожа не на фокусника, только что продемонстрировавшего сложный трюк, а на очень усталую и изможденную женщину, которой не мешало бы чуть-чуть прибавить в весе. – О господи, зря я это. И не смотри на меня так…

– Как?

– Все, не будем больше об этом. И вообще, мне пора спать.

Мы молча выходим к лифтам. Два терракотовых воина в фойе, судя по выражению их лиц, не слишком высокого мнения обо мне.

– У тебя миллионы поклонников, которые верят каждому твоему слову и на все согласны, лишь бы увидеть нечто подобное, – говорю я. – А я – старый сволочной циник, ты же знаешь. И зачем ты мне все это показала?

Холли расстроенно смотрит на меня:

– Надеялась, что ты поверишь.

– Во что? В твоих радиолюдей? В то, что было на Роттнесте? В то…

– Помнишь, как в Хей-он-Уай мы с тобой раздавали автографы в книжной палатке? Мы тогда сидели в двух шагах друг от друга, и у меня возникло некое знание. Очень четкое. О тебе.

Двери лифта закрываются. Вспоминаю, как Зои в период увлечения фэншуй утверждала, что лифт – челюсти, пожирающие удачу.

– Обо мне?

– Да. Очень странное. И с тех пор оно не изменилось.

– И что же тебе открылось? Говори, не томи.

Она нервно сглатывает:

– Паук, спираль, одноглазый тип.

Жду разъяснений. Она молчит.

– И что все это значит?

– Понятия не имею, – удрученно говорит Холли.

– Но потом ведь становится понятно, что имеется в виду?

– Обычно да. В конце концов. Но вот это… тут все как-то затянуто.

– Паук, спираль, одноглазый тип… Что это? Список покупок? Название танцевальных па? Строчка из дурацкого хайку?

– Честное слово, если бы я знала, то сказала бы.

– А вдруг это просто какая-то случайная хрень?

Холли с легкостью соглашается:

– Возможно. Да. Да, конечно. Не бери в голову.

Из лифта выходит старик-китаец в розовой рубашке «Лакост», светло-шоколадных брюках и туфлях для гольфа. С ним под руку идет модельной внешности блондинка в неглиже из паутины и золотых монет; на лице – какой-то инопланетный макияж. Парочка сворачивает за угол.

– Может, это его дочь, – замечает Холли.

– Вот ты говоришь, оно не изменилось. Это как? – спрашиваю я.

Холли, наверное, жалеет, что завела разговор на эту тему.

– В Картахене, в президентском дворце, у меня возникло точно такое же ощущение. И я слышала те же самые слова. И на острове Роттнест тоже. Еще до того, как я стала… вещать. И теперь то же самое, если я настроюсь на твою волну. Фокус с монеткой я показала для того, чтобы тебя подготовить, чтобы ты серьезно воспринял эти слова: спираль, паук, одноглазый тип. Вдруг когда-нибудь… – Она пожимает плечами. – Вдруг пригодится?

Лифты тихо гудят в турбошахтах.

– Но какой смысл в этом знании, если оно такое непонятное? – спрашиваю я.

– Не знаю, Криспин. Я же не оракул. Если б я знала, как все это прекратить, то так бы и сделала.

С языка неудержимо срываются глупые слова:

– Ну, ты на этом неплохо заработала.

На лице Холли последовательно отражаются изумление, обида и раздражение, и все это за пять секунд.

– Да, я написала «Радиолюдей», сдуру решив, что если Джеко жив, если он где-то там… – она сердито обводит рукой бескрайнюю панораму за окном, – то, может быть, он это прочтет или кто-то, возможно, узнает его по описанию и свяжется со мной. Полная фигня, конечно, потому что Джеко наверняка давным-давно нет в живых, но я не могла иначе. Я смирилась с видениями, я живу им вопреки. И не смей говорить, что я на них наживаюсь! Не смей, слышишь?!

– Да. – Я закрываю глаза. – Прости. Я не это имел в виду… Я…

Мои преступления, мои проступки. Им несть числа…

Слышу, как закрываются двери лифта. Ну вот. Она ушла.

Бреду по коридору в номер, на ходу отправляю Холли эсэмэску с извинениями. Завтра утром, когда мы оба выспимся, я ей позвоню и мы встретимся за завтраком. На дверной ручке моего номера 2929 висит черная сумка с шитыми золотом рунами; вышивка аккуратная, сделана с душой. В сумке книга под названием «Твой последний шанс», имя автора – Солей Мур. Никогда о ней не слышал. Или о нем. Полная хрень, это сразу ясно. Ни один уважающий себя поэт не проявил бы такой тупости и не стал бы воображать, что я стану читать невесть кем подсунутые сонеты только потому, что их положили в расшитую золотом сумку. Интересно, как эта особа узнала номер моей комнаты? А, ну мы же в Китае. Без подкупа не обошлось. Неужели взятки берут даже в гостинице «Шанхай Мандарин»? Да какая разница? Я устал, как последняя сволочь. Вхожу в номер, швыряю в мусорную корзину книжонку в расшитой сумочке, с наслаждением опустошаю переполненный мочевой пузырь, заползаю в постель и проваливаюсь в сон, как в карстовую воронку…

Встречался ли вам, любезный читатель, более одинокий дорожный знак, чем тот, который указывает, что Фестап на севере, шоссе Калдидалур ведет на восток, а до Тингведлира на западе – 23 километра? В Англии двадцать три километра, даже кружным путем, означали бы двадцать минут езды, но я выехал из туристического центра в Тингведлире полтора часа назад. Гудроновая трасса сменилась проселочной дорогой, вьющейся по взгорью к каменистому плато у чугунно-серых гор под бурлящими клубами облаков. По какой-то неведомой прихоти я останавливаю арендованный «мицубиси», выключаю двигатель, взбираюсь на каменистый пригорок и сажусь на валун. Ни телеграфного столба, ни линии электропередач, ни деревца, ни кустика, ни овец, ни ворон, ни мух; только пара пучков жесткой травы и одинокий писатель. Пейзаж из «Падения дома Ашеров». Или терраформированная колония на одной из малых лун Сатурна. Полная противоположность Мадриду в конце лета. Интересно, как там Кармен? Впрочем, я тут же напоминаю себе, что меня это больше не касается. А ведь это ее идея – перед началом фестиваля в Рейкьявике поездить на автомобиле по Исландии. «Царство саг, Криспин! Потрясающе!» Я, конечно же, старательно все разузнал, подготовился, заказал жилье и машину и даже взялся читать «Сагу о Ньяле», но восемь недель назад в Лондоне раздался телефонный звонок. Я сразу понял: дурные вести. Холли назвала бы это Знанием, с большой буквы. С Зои мы расходились предсказуемо и долго, а вот декларация независимости из уст Кармен прозвучала как гром среди ясного неба. Ошарашенный и уязвленный, трепеща от страха, я попытался возразить, что именно совместное преодоление препятствий и обустроенный быт укрепляют взаимоотношения, но мой страдальческий лепет становился все бессвязнее, ибо жизнь разваливалась на глазах, а небосвод рушился.