Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Да. Как правило, Пилигримы сохраняют привычный для них пол. К примеру, Эстер предпочитает быть женщиной. А Переселенцы меняют пол в зависимости от того, в чьем теле возрождаются, независимо от желания.

– А крыша от этого не едет?

– Пару первых жизней чувствуешь себя странно, но потом привыкаешь.

Холли запускает биток от бокового и нижнего бортов в разбитую пирамиду.

– Тебя послушать, так это совершенно… совершенно нормально!

– Нормально все то, что воспринимаешь как само собой разумеющееся. Твой предок из тысяча двадцать четвертого года счел бы жизнь в две тысячи двадцать четвертом году совершенно невероятной, загадочной и полной чудес.

– Да, но это совсем не одно и то же. И для моего предка, и для меня смерть – это смерть. А вот для тебя… На что это похоже, Маринус?

– Атемпоральность? – Я втираю голубой мел в основание большого пальца. – Мы стары даже в детстве. Либо мы уходим, либо от нас уходят. Мы избегаем привязанностей. Си Ло и Холокаи отыскали меня в тысяча восемьсот двадцать третьем году, а до того мое одиночество было неописуемым, но его приходилось терпеть. Даже сейчас меня до невозможности изнуряет то, что я называю «унынием вечности». Но я врач и хоролог, а значит, у моей метажизни есть цель.

Холли поправляет темно-зеленый тюрбан, сдвигает его на затылок, обнажая череп, покрытый клочковатым пушком. Она впервые делает это в моем присутствии, и меня это трогает.

– Последний вопрос: откуда вообще взялись атемпоралы? Все эти Переселенцы и Пилигримы, они что, эволюционировали, как человекообразные обезьяны или киты? Или вас… создали? Может быть, с такими, как вы, в первой жизни случилось что-то необычное?

– Даже Си Ло не знал ответа на этот вопрос. И Эстер не знает. – Я забиваю оранжевый пятый шар в левую нижнюю лузу. – Типа я в горошек, ты в полоску.

В десять пятьдесят Холли отправляет в лузу черный шар, победив меня с отрывом в одно очко.

– Я дам тебе отыграться, – обещает она.

Мы поднимаемся в галерею, где уже собрались остальные. Осима опускает жалюзи. Холли идет на кухню, наливает стакан воды из-под крана. Только вода из-под крана, воду в бутылках лучше не трогать. В нее могли что-то подмешать , мысленно говорю я ей вслед. Через минуту Холли возвращается с рюкзачком, словно мы собрались на прогулку в лес. У меня не хватает духу поинтересоваться, что она туда положила – термос с чаем, кофту, шоколадку «Кендалл» с мятной начинкой для поддержания сил? Сегодня нам предстоит прогулка совсем иного рода. Мы смотрим на картины. О чем говорить? В библиотеке мы до мельчайших подробностей обсудили дальнейшую стратегию; сейчас делиться своими страхами бесполезно, да и не хочется тратить время на пустую болтовню. Картина Бронзино «Аллегория с Венерой и Амуром» притягивает мой взгляд. Си Ло однажды признался, что, конечно же, лучше бы вернуть оригинал в Лондон, но для обратной подмены пришлось бы потратить слишком много сил на увещание и затяжные тайные махинации. Пятьдесят лет спустя я с теми же сожалениями смотрю на полотно. Мы, атемпоралы, воспринимаем все наши «завтра» как неисчерпаемый ресурс. А теперь этих «завтра» у нас больше не осталось.

– Апертура открывается, – говорит Уналак. – Я чувствую.

Мы оглядываем галерею в поисках расширяющегося отверстия.

– Вон там, – говорит Аркадий, – у Джорджии О’Киф.

Перед горизонтальными желтыми и розовыми полосами заката в Нью-Мексико вырисовывается вертикальная черная линия. Она ширится, становится прорехой, и сквозь нее в галерею вступает Элайджа Д’Арнок.

– Откуда он взялся? – ахает Холли.

– Оттуда, куда мы сейчас отправимся, – шепотом поясняет Аркадий.

Щеки Элайджи Д’Арнока нуждаются в бритве, а его встрепанные кудри – в расческе. Надо же как-то продемонстрировать, что предателем быть нелегко.

– Вы пунктуальны.

– Хорологи никогда не опаздывают, – отвечает ему Аркадий.

Д’Арнок узнает Холли:

– Мисс Сайкс, рад, что вас удалось вызволить. Но Константен полагает, что ваше дело еще не доведено до конца.

Холли пока не в силах разговаривать с человеком, возникшим из воздуха.

– Мисс Сайкс присоединяется к нашей подрывной команде, – поясняю я. – Уналак направит ее психовольтаж на создание маскировочного поля.

На лице Элайджи Д’Арнока отражается сомнение, и у меня мелькает мысль: «А вдруг это поставит Вторую Миссию под угрозу?»

– Я не гарантирую ее безопасность, – говорит Д’Арнок.

– Вы же обещали все предусмотреть, – напоминает Аркадий.

– Как вам известно, мистер Аркадий, на войне не бывает гарантий.

– В нашей операции примет участие и мистер Дастани. – Я указываю на Садаката. – Вы наверняка знакомы с нашим смотрителем.

– Ну, все шпионят понемножку, – говорит Д’Арнок. – И что же поручено мистеру Дастани?

– Затаиться где-нибудь на середине Пути Камней, – отвечает Осима, – и спустить с поводка удесятеренную силу психоферно, если нас попробуют обойти с тыла. Любой, кто сунется в проход, будь то атемпорал или обычный человек, мгновенно превратится в пепел.

– «Психоферно» – это какое-то заклинание Глубинного Течения?

– Нет, – говорит Осима. – Этим словом я называю то, что произойдет с Путем Камней, если в рюкзаке мистера Дастани взорвется бомба, начиненная израильской взрывчаткой СН-девять.

– Своеобразная страховка, – поясняю я, – чтобы прикрыть тыл, пока мы будем уничтожать Часовню.

– Разумная мера предосторожности, – с уважением произносит Элайджа Д’Арнок. – Надеюсь, вам не придется ею воспользоваться.

– А как вы себя чувствуете? – спрашивает Осима. – Предательство – трудный шаг.

Стотридцатидвухлетний Хищник с вызовом смотрит на восьмисотлетнего Осиму:

– Я не один десяток лет безнаказанно вершил злодейские дела, мистер Осима. Но сегодня я положу этому конец.

– Но ведь без Черного Вина вы утратите молодость и умрете в приюте для престарелых, – напоминает Осима.

– Этого не случится, если Пфеннингер или Константен остановят нас прежде, чем мы уничтожим Часовню Мрака. Ну что, приступим?

Один за другим мы проскальзываем в темную щель апертуры и попадаем на круглую каменную площадку шириной в десять шагов. В центре Циферблата горит Свеча – с немигающим пламенем, белая, в рост ребенка. Гнетущее чувство клаустрофобии вкупе с агорафобией, запах замкнутого пространства, разреженный воздух. Свет и цвет сочатся в апертуру, которую Д’Арнок придерживает, как занавес, впуская на Путь Камней сначала Холли, а потом Садаката с его смертоносным рюкзаком. На лице Садаката нервический восторг. Последним входит Осима, и на его лице – мрачное равнодушие.

– Это же не Часовня? – спрашивает Холли. – А почему здесь голос звучит еле слышно?