Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Нет, слава богу, просто гланды застудила. У доктора Кумар даже какое-то лекарство нашлось. А как там наш киберневролог?

– Поправляется. Сегодня уже вышла белье развесить.

– Отлично! Обязательно передайте ей от меня привет.

– Конечно передам. Кстати, Мартин, я хотела с вами поговорить…

– Да, пожалуйста. – И он, поддерживая меня под локоток, склоняется поближе, будто это не я, а он немного глуховат, – так обычно ведут себя лица на выборных должностях, общаясь с дряхлыми старушками за неделю до выборов в местечке с тремя сотнями избирателей.

– Будет ли Оплот распределять уголь на зиму?

На лице у Мартина написано: «Да кто ж его знает».

– Если привезут, значит будет, – говорит он. – Только они там, в Дублине, похоже, считают, что мы здесь, в Зоне Кордона, жируем у себя на земле и помощь нам без надобности. Мой кузен из Рингаскидди сказал, что на прошлой неделе в порту пришвартовался сухогруз с углем из Польши, только теперь надо отыскать горючее, чтобы грузовики могли этот уголь развезти.

– А на дорогах из Рингаскидди в Шипсхед лютует проклятое ворье, – заявляет невесть откуда взявшаяся Ферн О’Брайен. – И уголь из кузовов так и сыплется, до нас доедет пшик.

– Вот как раз это и обсуждалось на прошлом заседании комитета, – говорит Мартин. – Мы с ребятами собираемся на торфяники в седловине Каера. Нарежем там торфа. Оззи в своей кузнице сделал такую штуку, как там ее, в общем, формовочный пресс для торфяных брикетов вот такого размера. – Мартин раздвигает ладони примерно на фут. – Ну, торф – это, конечно, не уголь, но все-таки лучше, чем ничего. Пять акров лесопосадок трогать нельзя, иначе мы останемся без древесины. Как брикеты подсохнут, Фиен их к вам забросит – и вашу долю, и Мо тоже; ему все равно придется везти солярку на ферму Нокруэ. Не важно, за кого вы будете голосовать. Мороз в политике не разбирается, а о людях нужно заботиться.

– Я голосую за нынешнего мэра, – говорю я.

– Спасибо, Холли. Для нас важен каждый голос.

– Но ведь серьезной оппозиции не существует?

Ферн О’Брайен кивает на доску объявлений у церкви. Я подхожу туда, читаю новый большой плакат, написанный от руки.

ПОМРАЧЕНИЕ – ЭТО БОЖЫЙ СУД

«ДОВОЛЬНО!» – ТРЕБУЮТ ВЕРУЮЩИИ

ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПАРТИЮ ГОСПОДА НАШЕГО

МЮРИЭЛ БОЙС – В МЭРЫ

– Мюриэл Бойс? В мэры? Но Мюриэл Бойс… То есть…

К нам подходит Айлин Джонс, некогда снимавшая документальные фильмы, а теперь промышляющая рыбной ловлей.

– Мюриэл Бойс нельзя недооценивать, хотя она пишет с ошибками. Она большая приятельница нашего приходского священника. Кстати, фанатики почему-то всегда малограмотные, я это давно заметила.

– Отец Макгаерн никогда не вмешивался в политику, – припоминаю я.

– Верно, – отвечает Мартин. – Да только отец Брейди из другого теста. Вот я в воскресенье приду в церковь, а он начнет вещать, что Господь не защитит ваших близких, если вы не проголосуете за Партию Господа.

– Глупости какие, – говорю я. – Кто на такое поведется?

Мартин смотрит на меня так, будто я совсем выжила из ума. В последнее время на меня часто так смотрят.

– Людям хочется спасательных шлюпок и чудес. Партия Господа обещает и то и другое. А я могу предложить только торфяные брикеты.

– Но спасательных шлюпок не существует, а торфяные брикеты вполне себе реальны. Не сдавайтесь, Мартин. У вас всегда была репутация разумного человека. Люди всегда прислушиваются к голосу разума.

– К голосу разума? – мрачно усмехается Айлин Джонс. – Как говорил доктор Грег, мой старый приятель, если бы можно было воззвать к разуму верующих, то верующих попросту не осталось бы. Не обижайтесь, Мартин.

– Да на что ж тут обижаться, – вздыхает мэр.

По Чёрч-лейн мы выходим на центральную площадь Килкрэннога. Бар Фицджеральда – приземистое строение, такое же старое, как и сама деревня, – за долгие века оброс пристройками, когда-то белеными, а теперь облупившимися. На коньках черепичной крыши сидят воро́ны, будто замышляя что-то недоброе. Справа виднеется дизельный склад – когда я сюда переехала, он был станцией техобслуживания и заправкой фирмы «Максол», где мы заливали бензин в свои «тойоты», «киа» и «фольксвагены», не думая о завтрашнем дне. А теперь здесь заправляется только автоцистерна местного кооператива, которая объезжает все фермы по очереди. Слева стоит универмаг все того же кооператива, где управляющий комитет будет чуть позже распределять пайки; в южном конце площади находится мэрия. В День Конвоя там устраивают рынок, куда мы и направляемся; Мартин придерживает дверь, чтобы я смогла вкатить коляску. В зале шумно, но смеха не слышно – тень Хинкли-Пойнт дотягивается даже сюда. Мартин обещает продолжить наш разговор попозже и уходит по своим делам. Айлин ищет Оззи, чтобы поговорить с ним о металлических деталях лодочной оснастки, а я начинаю осматривать прилавки. Пробираюсь между раскладными столиками, где лежат яблоки, груши и овощи, которые корпорация «Перл» не приняла из-за неправильной формы, бекон домашнего копчения, мед, яйца, марихуана, сыр, домашнее пиво, картофельный самогон, пластмассовые бутылки и коробки, вязаные вещи, старая одежда, обтрепанные книги и всякое барахло, которое в прошлом сдавали в благотворительные лавки или просто выбрасывали. Двадцать пять лет назад, когда я только переехала на полуостров Шипсхед, рынки в деревушках Западного Корка были местом, где продавали домашнее печенье и варенье для традиционных посиделок, где ирландские хиппи пытались всучить голландским туристам грубые фигурки Зеленого человека, а те, кто позажиточнее, покупали соус песто из биологически чистых ингредиентов, маджульские финики и моцареллу из буйволиного молока. Теперь же на рынках, как когда-то в супермаркетах, торгуют всем, чем угодно, кроме пайковых продуктов. С детскими колясками, каталками и ветхими тележками из супермаркета мы, толпа голодных, небритых, немытых оборванцев, воссоздаем жалкое подобие торгового зала универсама «Лидл» или «Теско» пяти-шестилетней давности. Здесь в основном ведется натуральный обмен, хотя и не без обмана, подкрепляемый юанями и шипсхедскими долларами – металлическими нумерованными жетонами, введенными в оборот мэрами Дарруса, Ахакисты и Килкрэннога. Четыре дюжины куриных яиц я обмениваю на дешевый китайский шампунь, которым можно и стирать, а несколько мешочков морской соли с водорослями и кормовую капусту – на некрашеную пряжу из Килларни, чтобы довязать одеяло; красносмородиновое варенье – стеклянные банки ценятся дороже содержимого – превращается в карандаши и пачку бумаги А4, из которой мы сшиваем школьные тетрадки; страницы в старых тетрадях так стерты ластиком, что стали почти прозрачными; и, наконец, я с огромной неохотой отдаю пару резиновых сапог, пролежавшую в коробке лет пятнадцать, за прозрачную пластиковую пленку, которая пойдет, во-первых, на дождевики для нас троих, а во-вторых, на починку парника после зимних бурь. Пластиковую пленку теперь найти трудно, но непромокаемые резиновые сапоги – огромная редкость, так что, как только я заявила: «Ну что ж, тогда в другой раз» – и сделала вид, что ухожу, мой потенциальный «покупатель» тут же прибавил к пластику двадцать метров акриловой веревки и связку зубных щеток. Меня беспокоят зубы Рафика. В нашей диете, как и у всех, почти нет сахара, но к западу от Корка стоматолога не найти.