Дэвид Митчелл - Костяные часы

Восточный ветер; он дует из Англии, из Хинкли-Пойнт.

Сегодня радио «Перл» не работает; все утро повторяется объявление, что по техническим причинам эфира не будет. Так что я переключаюсь на JKFM , где играет Modern Jazz Quartet . Под музыку нарезаю яблоко себе на завтрак, подогреваю парочку картофельных оладий для Рафика. Учуяв запах чеснока, Рафик в своем псевдохалате сбегает по лестнице и рассказывает, что мальчишки постарше хотят соорудить тарзанку в лесопосадке. После завтрака я кормлю кур, поливаю тыквы в парнике, готовлю запас собачьих галет из овсянки с шелухой, сдобренной бараньим жиром, и точу ножницы, а Рафик моет бак для питьевой воды, наполняет его из шланга, протянутого к ручью, и, прихватив удочку, спускается на причал. Зимбра увязывается следом. Вскоре они возвращаются с уловом – сайдой и макрелью. Рафик помнит, как совсем маленьким ловил рыбу в каком-то солнечном заливе с синей водой, еще до того, как попал в Ирландию, и Деклан О’Дейли всегда говорит, что мальчик – прирожденный рыболов, что очень кстати, потому что они с Лорелеей едят мясо в лучшем случае раз в месяц. Пойманную Рафиком рыбу я запеку и подам на ужин, с пюре из брюквы. Завариваю мятный чай и начинаю стричь Рафика. Давно пора, тем более что в школе очередная эпидемия педикулеза.

– А я с утра видел в подзорную трубу Айлин Джонс, – сообщает Рафик. – Она вышла в залив на своей лодке «Зоркая» и проверяла верши.

– Здорово, – говорю я. – Надеюсь, ты не…

– Не направлял трубу на солнце? – фыркает Рафик. – Нет, конечно! Я же не дурак.

– Никто и не говорит, что дурак, – мягко укоряю я. – Просто у родителей всегда срабатывает… ну, что-то вроде детектора возможных угроз. Ты сам поймешь, когда станешь отцом.

– Фу-у-у-у-у-у, – морщится Рафик, ясно выражая свое мнение о подобной перспективе.

– Не вертись. Лучше бы Лол тебя подстригла. У нее это ловчей получается.

– Ни за что! Лол меня стрижет, как солиста из «Пятизвездного Чунцина».

– Как кого?

– Ну, такая группа, китайская. Всем девчонкам очень нравится.

Не сомневаюсь. Все девчонки мечтают о богатой жизни в Шанхае. Говорят, в Китае на каждых трех мужчин, по статистике, приходится всего две женщины, из-за выборочных абортов по половому признаку. Сразу после образования Арендованных Территорий, когда еще существовало автобусное сообщение с Корком, родственники рассказывали, что местных девушек набирают в «китайские невесты» и увозят за моря, к сытости, круглосуточному электричеству и Долгой и счастливой жизни. Но я не вчера родилась и не верю заявлениям этих «брачных агентств». Переключаю радио с JKFM на RTÉ , надеясь услышать хоть что-то о Хинкли-Пойнт, потому что в утренних восьмичасовых новостях об этом не упоминают. Зимбра подходит к нам, кладет голову Рафику на колени, смотрит, как я стригу мальчика. Рафик треплет пса по голове. Диктор RTÉ оглашает список новорожденных – слушатели сообщают радиостанции имена младенцев, вес каждого, фамилию родителей, приход и графство. Мне нравится эта передача. Бог свидетель, малышей ждет нелегкая жизнь, особенно тех, что родились за пределами Пейла или Коркского Кордона, но все же эти имена – как крошечные огоньки во тьме Помрачения.

Выстригаю чуть-чуть над правым ухом Рафика, стараясь, чтобы было как слева.

Получается неровно, приходится подравнивать и над левым ухом.

– Мне очень хочется, чтобы ничего не менялось, – неожиданно говорит Рафик.

Мне приятно оттого, что он всем доволен, но как все-таки грустно, когда даже маленький мальчик понимает, что ничто не вечно.

– Перемены вшиты в наш мир на уровне железа.

– А что значит «вшиты на уровне железа»?

– Давным-давно так говорили компьютерщики. Понимаешь… реальность меняется. Если бы жизнь не менялась, она была бы не жизнью, а фотографией. – Я подстригаю волосы на затылке Рафика. – И даже фотографии меняются. Выцветают.

Мы умолкаем. Я случайно кольнула его в шею, он ойкает, я говорю: «Извини, пожалуйста», а он отвечает, как самый настоящий ирландец: «Ничего страшного». Полудикий кот Кранчи, названный мною в честь шоколадного батончика, шествует по кухонному подоконнику. Зимбра замечает кота, но не считает нужным протестовать. Рафик спрашивает:

– Холли, а как ты думаешь, к тому времени, как мне исполнится восемнадцать, Университет Корка снова откроется?

Любовь не позволяет мне разрушить его заветную мечту.

– Возможно. А что?

– Я хочу стать инженером.

– Это хорошо. Цивилизации нужно как можно больше инженеров.

– Мистер Мурнейн говорит, что нужно будет все чинить, все строить заново и менять, как в Нефтяных Странах, только без нефти.

«Да, и начинать надо было лет сорок назад», – думаю я.

– Он прав. – Ставлю стул перед Рафиком, усаживаюсь. – Опусти-ка голову. Подстрижем тебе челку.

Приподнимаю челку гребешком, аккуратно состригаю торчащие между зубьями волосы, оставляю примерно сантиметр надо лбом. Получается неплохо. Замечаю странно напряженное лицо Рафика, отвожу ножницы, приглушаю радиоприемник до минимума.

– В чем дело, Раф, солнышко?

Он замирает, как будто к чему-то прислушивается. Смотрит на подоконник. Кота уже нет.

– Я помню, как меня стригли… Какая-то женщина… Лица не помню, но она говорит по-арабски…

Я откидываюсь на спинку стула, опускаю ножницы:

– Твоя сестра? Тебя же кто-то стриг до пяти лет.

– А у меня были короткие волосы, когда я сюда попал?

– Кажется, не длинные. Ты едва не умер от голода и холода, воды наглотался, так что длину твоих волос я как-то не запомнила. Раф, а ты… помнишь лицо этой женщины?

Рафик морщит лоб:

– Ну, вот если не смотреть, то я вроде как ее вижу, а когда приглядываюсь, лицо сразу расплывается и исчезает. Иногда она мне снится, но, когда просыпаюсь, лица исчезают, остаются только имена. Одно имя я помню… Ассия. По-моему, это моя тетя… а может, сестра. Наверное, это она с ножницами. Хамза и Исмаил – мои братья, они были со мной в лодке… – Все это я слышу не в первый раз, но не прерываю Рафика, когда он пытается связать воедино обрывки воспоминаний о своей жизни до Ирландии. – Хамза был смешной, а Исмаил – нет. В лодке было много людей, не повернуться. А женщин не было, детей тоже, только еще один мальчик, бербер, я не очень хорошо понимал его арабский. И у всех была морская болезнь. А меня совсем не тошнило. В туалет все ходили прямо через борт. Исмаил сказал, что мы плывем в Норвегию. Я спросил: «Что такое Норвегия?» И он объяснил, что это такое безопасное место, где можно заработать денег, где нет Эболы, где никто ни в кого не стреляет… И мне это очень нравилось, а в лодке не нравилось… – Рафик морщится. – А потом мы увидели огни вдалеке, за полосой воды, на берегу длинного залива, была ночь, и все переругались. Хамза сказал нашему капитану по-арабски: «Это не Норвегия», а капитан ответил: «С какой стати мне вам врать?», а у Хамзы было что-то вроде компаса, поэтому он сказал: «Нам надо севернее», а капитан выбросил компас за борт. Тогда Хамза сказал остальным: «Он врет, бережет горючее. Огни на берегу – не Норвегия, а какая-то другая страна». И все закричали, а потом выстрелы и… – Глаза и голос Рафика тускнеют. – Вот что мне снится в кошмарах. В лодке было так тесно, что…