Дэвид Митчелл - Костяные часы

Во мне вспыхивают нетерпение, благодарность и надежда.

– Значит, можешь?

Маринус опускает скрипку:

– Да, но только для Лорелеи и Рафика. У наших моряков тоже есть дети, а увещание, основанное на неосознанном сочувствии, действует быстрее и надежнее. Си Ло или Эстер Литтл смогли бы, наверное, распространить его и на вас с профессором, но моих способностей для этого недостаточно. Боюсь, я только все испорчу. Прости меня, Холли.

– Ничего страшного. А в Рейкьявике Лол и Раф останутся вместе?

– Мы что-нибудь придумаем. – Взгляд больших серых глаз Маринуса так же искренен, как взгляд Айрис Фенби. – Я могу забрать их к себе. Мы живем в здании бывшего французского консульства. Там всем места хватит. – Он поворачивается к Лорелее и Рафику. – Не волнуйтесь. Невзирая на свой юный возраст, я опытный опекун.

Тикают часы. У нас остается всего двадцать пять минут.

– Я не понимаю, Холли… – начинает Раф.

– Погоди, солнышко. Лол, если ты поедешь, то и Раф поедет с тобой в Страну Инсулина. А если ты останешься, то рано или поздно мы ничем не сможем ему помочь. Прошу тебя. Поезжай.

Наверху хлопает дверь. Мандариново сияет вечернее солнце. Лорелея вот-вот заплачет, и тогда меня не остановишь.

– А кто же позаботится о тебе, ба?

– Я о ней позабочусь! – сердито ворчит Мо, чтобы не дать Лорелее раскиснуть.

– И О’Дейли, – подхватываю я, – и Уолши, и вся наша новая Республика Шипсхед. Меня изберут министром водорослей и приставят ко мне почетный караул. – Не в силах смотреть на Лорелею, я отворачиваюсь, гляжу на каминную полку, где полустертые улыбающиеся лица умерших взирают на меня из недосягаемых миров за деревянными, пластмассовыми и перламутровыми рамками. Встаю, прижимаю детские головы к своим старым ноющим бокам, целую макушки. – Я обещала твоим маме с папой, Лол, что буду о тебе заботиться. И о тебе обещала заботиться, Раф. И если я посажу вас на корабль, то сдержу слово. Я буду спокойна и… – я сглатываю, – и счастлива, зная, что вы оба в безопасности, что вам не грозит все то… все то… – я киваю на город, – ох, все то, что сегодня произошло. И все то, что еще может случиться. Прошу вас, родные мои, сделайте мне такой подарок! Если вы… – Нет. «Если вы меня любите» – это шантаж. – Прошу вас, уезжайте… – горло у меня перехватывает, и я с трудом выдавливаю слова, – потому что вы меня любите.

Последние минуты были наполнены невнятной суматохой и суетой. Лорелея и Рафик побежали к себе, собрать вещи для двухдневного путешествия. Маринус сказал, что в Рейкьявике они пройдутся по магазинам и купят одежду потеплее, словно магазины – самое обычное дело. Мне до сих пор снятся лондонский «Хэрродс», «Браун Томас» в Корке и даже супермаркет в Клонакилти. Пока детей не было, Маринус уселся в кресло Эйлиш, закрыл глаза, и тело и лицо Гарри Веракруса стали неподвижными и пустыми, а душа моего старого друга-психозотерика отправилась создавать у офицеров фальшивые, но убедительные воспоминания. Мо смотрела на все это как зачарованная и бормотала, что непременно потребует у меня объяснений. Немного погодя душа Маринуса вернулась в тело Гарри Веракруса; два исландских офицера вошли в дом и объявили, что, как сообщил капитан корабля, президент Исландии также приказывает взять на борт беженца Рафика Байяти, названого брата Лорелеи Эрварсдоттир. Оба офицера выглядели несколько одурманенными и изъяснялись чуть невнятно, будто слегка навеселе. Гарри Веракрус поблагодарил коммандера Аронссона, подтвердил, что дети принимают предложение президента, и попросил доставить на берег свой рундук. Офицеры ушли, а Мо заявила, что уже готова назвать по меньшей мере три закона физики, только что нарушенных Маринусом, но со временем к ним наверняка добавятся и другие.

Вскоре два морских пехотинца внесли кофр из углеволокна. Маринус раскрыл его на кухне и достал десять запечатанных коробок с тюбиками какого-то порошка.

– Сухой паек, – пояснил Маринус. – В каждом тюбике – полторы тысячи калорий, питательные вещества и витамины. Разбавлять водой до консистенции густой жижицы. К сожалению, на складе был только концентрат пиццы по-гавайски, но, если притерпеться к привкусу ананаса и сыра, вам обеим этого хватит года на три. Все-таки лучше, чем ничего… А кроме того… – Маринус вытащил четыре планшета в чехлах и вручил один мне, объяснив, что все четыре соединены эфирнетом. – Один тебе, один мне, и по одному для Лорелеи и Рафика. Не то же самое, что вживую на кухне, но они все-таки не исчезнут из твоей жизни, как только мы обогнем полуостров. Планшеты заряжаются биоэлектронно, достаточно просто подержать их в руках, никакие солнечные батареи не нужны.

Рафик крикнул с лестницы:

– Мистер Маринус, а в Исландии есть зубные щетки?

– На всю жизнь хватит. И стоматологи тоже имеются. И зови меня просто Маринус.

– Класс! Холли, а что такое стоматолог?

Туман развеивается. Сумерки затягивают залив Данманус, а мы – Лорелея, Рафик, Маринус, шесть исландцев, Зимбра и я – стоим на причале, и все происходит на самом деле. Мо остается у калитки, потому что с вывихнутой щиколоткой тяжело спускаться по крутой и каменистой тропе к причалу. Стоическое выражение ее лица и детские слезы дают понять, что́ вот-вот ожидает и меня.

– Закутайтесь хорошенько, – говорит детям Мо, – и помашите Дунен-коттеджу, когда корабль выйдет из залива. Я тоже вам помашу.

Сторожевой корабль полускрыт темнеющей громадой мыса Мизенхед. Присутствие судна выдают лишь пятна света. В любой другой вечер стального гостя окружили бы лодки и шлюпки, но сегодня все слишком потрясены трагедией в Килкрэнноге, поэтому исландский корабль пребывает в гордом одиночестве.

Рундук Маринуса грузят в моторную лодку, пришвартованную к бетонной опоре причала. Теперь в рундуке лежит одежда детей, их любимые книги, шкатулка Лорелеи, ее скрипка и коробка Рафика с крючками, поплавками и мормышками – Маринус утверждает, что в Исландии отлично ловятся лососи. Рафик не снимает с шеи ключ от Дунен-коттеджа – то ли случайно, то ли умышленно, не знаю, но это его ключ. Мальчик подбирает с берега два белых камешка и сует их в карман просторной куртки. Мы втроем обнимаемся, и если бы можно было выбрать мгновение, чтобы застыть в вечности, как когда-то Эстер Литтл, которая в оцепенении провела несколько десятилетий во мне, то я выбрала бы вот это. Ифа тоже здесь, в Лорелее, как и Эд, как и Зимбра, с его с холодным носом и нервным поскуливанием. Пес знает, что происходит что-то важное.

– Спасибо за все, ба, – говорит Лорелея.

– Да, – говорит Рафик. – Спасибо.

– Для меня это большая честь, – говорю я.

Мы размыкаем объятья.

– Береги их, Маринус, – прошу я.