Дэвид Митчелл - Костяные часы

– А сколько есть у доктора Кумар? – спрашивает Мо.

– Именно это я и хочу выяснить. – Я расчесываю зудящий укус на руке. – Вчера Конвой ничего не привез, а после того, что случилось сегодня… Конвоев больше не будет. Вода у нас есть; провиантом и охраной мы, может быть, себя обеспечим, если будем жить, как при утопическом социализме, а вот синтезировать инсулин без хорошо оборудованной лаборатории все-таки невозможно.

– А Рафик что говорит? – спрашивает Мо.

– Ничего. Он мальчик умный и без того все понимает.

Через боковое окно на стену падает прямоугольник вечернего света. По нему мелькают тени птиц.

Одни тени очень четкие, другие – смутные, смазанные.

Где-то, когда-то я такое уже видела.

– Ба? – Лорелея ждет ответа на какой-то вопрос.

– Прости, милая. Я… Что ты сказала?

Радио по-прежнему молчит. Мо просит Лорелею сыграть нам что-нибудь после трудного дня, и моя внучка берет скрипку и начинает «She Moved through the Fair» [97] «Она шла по ярмарке» ( англ .). . Я мою дикую свеклу, а Мо потрошит рыбу. Дождевик мы обжарим в масле перед самым ужином. Будь я помоложе, отправилась бы с Максом приводить город в порядок, но теперь от меня мало толку; уже нет сил копать могилы и сколачивать гробы. А вот для отца Брейди дело найдется. Спасение Килкрэннога священник наверняка припишет вмешательству Всевышнего. Лорелея чудесно исполняет призрачную мелодию припева. Она унаследовала от отца не только скрипку, но и музыкальный талант. Родись она в мое время или чуть позже, то могла бы серьезно подумать о музыкальной карьере; а сейчас музыка стала едва теплящимся огоньком, который вот-вот погасит Помрачение.

Рафик вбегает в дом, с грохотом хлопнув дверью, и все вздрагивают от неожиданности: что-то случилось.

– Ради бога, не томи, говори скорей, в чем дело? – просит Мо.

Он тяжело дышит. Первым делом я думаю, что у него приступ диабета, но Рафик тычет пальцем куда-то вниз, на берег залива:

– Там…

Лорелея опускает скрипку:

– Глубже дыши, Раф… Что там?

– Корабль! – выпаливает Рафик. – И лодка! И люди с оружием! Приплыли к нашему берегу и заговорили со мной через такую штуковину. А я не знал, что сказать. Ну, из-за сегодняшнего…

Мы с Мо и Лорелеей недоуменно переглядываемся.

– Ничего не понимаю, – говорю я. – Корабль?

– Ну да! – Он тычет пальцем на залив.

Мне ничего не видно, а Лорелея подходит к окну, глядит на залив и изумленно ахает. Я спешу к ней, Мо ковыляет следом. В серо-голубых водах залива, метрах в трехстах от берега, сверкают желтые точки.

– Сторожевой корабль, – говорит Мо. – Кто-нибудь из вас видит, какой на нем флаг?

– Нет, – говорит Рафик. – Но с корабля спустили лодку, и она быстро поплыла прямиком к причалу. И с этой лодки со мной говорили через такую большую штуковину. Очень громко! – Рафик руками изображает рупор мегафона.

– По-английски? – спрашивает Мо.

– И что сказали? – вторит Лорелея.

– Да, по-английски, – отвечает Рафик. – Спросили: Холли Сайкс здесь живет?

Мо и Лорелея смотрят на меня; я гляжу на Рафика:

– Точно?

Рафик кивает:

– Сначала я подумал, что ослышался, но он это снова повторил. Только я растерялся, а он… – Рафик смотрит на Лорелею, – он спросил про тебя. И назвал твое полное имя: Лорелея Эрварсдоттир.

Лорелея сжимается в комочек и глядит на меня.

– А с виду они иностранцы? – спрашивает Мо.

– Я не понял. Они все в таких боевых шлемах. Но выговор не очень-то ирландский.

Сторожевой корабль стоит на прежнем месте. Большое судно, с оружейной башней, прожекторами и спаренными орудиями на носу и на корме. Не помню, когда к нам в залив в последний раз заходило судно с металлическим корпусом.

– Может, это английский корабль? – спрашивает Мо.

Не знаю.

– По слухам, шесть судов, оставшиеся от Королевского военно-морского флота, ржавеют в Мидуэе – ждут горючего, которое никогда не будет доставлено, – говорю я. – Да и потом, британские суда всегда ходят под государственным флагом.

– Может, это китайцы или русские, – предполагает Лорелея. – У них вдоволь горючего.

– Но что китайцам или русским от нас понадобилось?

– Может, еще какие-то бандиты позарились на наши солнечные батареи? – говорит Лорелея.

– Это корабль водоизмещением три или четыре тысячи тонн, – говорит Мо. – Подумай, сколько он потребляет горючего. Пара старых солнечных батарей им ни к чему.

– А вы видите шлюпку? – спрашиваю я у детей. – Ну, моторную лодку?

Лорелея вглядывается, отвечает:

– Нет, не вижу.

– Она, наверное, за причалом, – нетерпеливо говорит Рафик.

Зимбра протискивается между моей ногой и дверной рамой, рычит на густые кусты боярышника у калитки. Ветер гладит высокую траву, чайки кричат, тени становятся резче, длиннее.

Они уже здесь. Я знаю.

– Раф, Лол, – шепчу я, – на чердак.

Оба упираются, но я не слушаю возражений:

– Быстро.

– Не бойтесь. – У калитки возникает человек в военной форме, и мы вчетвером вздрагиваем от неожиданности. Он в камуфляжной броне, лицо скрыто усовершенствованным смотровым щитком эргономичного шлема, что делает владельца похожим на гигантское насекомое; сердце у меня лихорадочно бьется. – Мы дружелюбнее ваших утренних гостей.

Мо первой приходит в себя:

– Кто вы такой?

– Коммандер Аронссон, морская пехота Исландии. Прибыл на «Сьяулфстейди» [98] Sjálfstæði ( исл .) – независимость. , сторожевом корабле исландской береговой охраны. – Он говорит по-военному отрывисто и четко, а когда поворачивается влево, в пуленепробиваемом смотровом щитке отражается заходящее солнце. – А это лейтенант Эриксдоттир, – представляет он свою спутницу, стройную женщину, тоже в боевом шлеме; она приветственно кивает. – В этой миссии нас сопровождает мистер Гарри Веракрус, советник президента.

Вперед выступает третий, в рыбацком свитере и расстегнутой ветровке – до Помрачения так одевались натуралисты-любители. Ему едва за двадцать; очертания губ свидетельствуют об африканских предках, глаза – о восточно-азиатских, цвет кожи почти европейский, а волосы гладкие и черные, как у индейцев в старых фильмах.

– Добрый день, – говорит он негромко, с каким-то неопределенным акцентом. – Или уже полагается говорить «добрый вечер»?

Я в полной растерянности.

– Я… хм, не знаю. Это, хм…

– Меня зовут Мо Мантервари, некогда профессор Массачусетского технологического института, – сухо представляется моя соседка. – Что вам угодно, коммандер Аронссон?

Он поднимает смотровой щиток шлема, демонстрирует классические черты нордической расы и квадратную челюсть. Ему лет тридцать с небольшим, он щурится на свету. Зимбра хрипло гавкает.

– Прошу вас, успокойте вашего пса. Мне очень не хочется, чтобы он обломал зубы о наши бронекостюмы.