Дэвид Митчелл - Костяные часы

– Вы сами из этих мест, мистер Пфеннингер? – спрашиваю я.

Пфеннингер смотрит на меня:

– Из этого кантона. Я родился в Мартиньи, в тысяча семьсот пятьдесят восьмом году. Да, в тысяча семьсот пятьдесят восьмом. Учился, стал инженером и весной тысяча семьсот девяносто девятого года, по поручению властей Гельветической республики, прибыл сюда для ремонта предшественника этого моста через ущелье.

Ну-ну. Если Пфеннингер действительно верит в то, что мне рассказывает, то у него не все дома. Я оборачиваюсь к Д’Арноку, надеясь на его здравомыслие.

– А я родился в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, – невозмутимо заявляет Д’Арнок, – на самой окраине империи королевы Виктории, в хижине из камня и торфа на острове Питт, в трехстах километрах к востоку от Новой Зеландии. Когда мне стукнуло двадцать, мы с моим кузеном сели на судно, перевозившее овец, и отправились в Крайстчерч. Так я впервые оказался на Большой земле, впервые – в борделе и впервые – на вербовочном пункте. Да, я завербовался в АНЗАК – выбор, собственно, был невелик: либо приключения в чужих странах во имя короля и империи, либо еще шестьдесят лет жизни на острове Питт, под беспрерывным дождем, среди овец и инцеста. Я прибыл в Галлиполи, и вы, знакомый с историей Великобритании, наверняка представляете, что меня там ожидало. После войны мистер Пфеннингер отыскал меня в Англии, в госпитале близ Лайм-Риджиса. Я стал анахоретом в двадцать восемь лет и сохранил свою юношескую привлекательность, хотя через неделю мне стукнет девяносто четыре. Вот так-то, Лэм! Вас окружают психи.

Я смотрю на Пфеннингера. Потом на Д’Арнока. Снова на Пфеннингера. Все это – телепатия, хиатус и йети – означает, что мне следует пересмотреть свои взгляды на возможности разума, но подобные заявления о возрасте нарушают более фундаментальные законы природы.

– Так, значит…

– Да, – говорит Пфеннингер.

– Анахореты…

– Да, – говорит Д’Арнок.

– Не умирают?

– Нет, – морщится Пфеннингер, – конечно же, мы смертны. Нас можно убить, с нами может произойти несчастный случай. Но мы не стареем. С анатомической точки зрения.

Я гляжу на водопад. Они или врут, или сошли с ума, или – и это тревожит сильнее всего – ни то ни другое. Голову охватывает жар, я стаскиваю шапку. Что-то давит мне запястье – тонкая черная ленточка, которой Холли Сайкс стягивала волосы. Развязываю ленточку, говорю водопаду:

– Господа, я даже не знаю, что и думать.

– Самое разумное – не торопиться с выводами и не делать неверных умозаключений, – говорит Пфеннингер. – Позвольте показать вам Часовню Мрака.

Я озираюсь:

– Где она?

– Недалеко, – говорит Пфеннингер. – Видите вон ту полуразрушенную арку? Смотрите внимательно.

Элайджа Д’Арнок замечает мою настороженность:

– Нет, нет, мы не станем вас усыплять. Честное скаутское.

Полуразрушенная арка обрамляет некий пейзаж – сосну посреди нетронутого снега на фоне отвесной скалы. Мгновения скачут по-птичьи. Синева небес пронзительна, как высокая нота; горы кристально прозрачны. Плещет и рокочет водопад. Я кошусь на Д’Арнока, однако он неотрывно глядит туда, куда должны быть устремлены мои глаза.

– Смотрите.

Я подчиняюсь и внезапно замечаю оптическую иллюзию. Пейзаж по ту сторону арки дрожит, словно нарисованный на полотне, колышущемся под ветерком, а потом сдвигается мановением элегантной белой руки в рукаве цвета берлинской лазури. Мисс Константен, мертвенно-бледная и златовласая, выглядывает из-за завесы, чуть вздрогнув от слепящей стужи.

– Это апертура, – шепчет Элайджа Д’Арнок. – Вход в наше царство.

Я сдаюсь. Порталы появляются из воздуха. Людей можно ставить на паузу. Телепатия столь же реальна, как телефон…

Невозможное доступно.

А на возможное легко воздействовать.

– Так вы к нам присоединитесь, мистер Анидр? – спрашивает мисс Константен.

– Если ты интересуешься, не подсел ли я на войну, то нет, не подсел! – говорю я Брендану. Слишком резко, наверное. Если честно, он меня достал.

– Да я не о тебе, Эд! – Мой номинальный шурин ловко, с вкрадчивой готовностью Тони Блэра идет на попятный. Брендан выглядит как сорокапятилетний риелтор-трудоголик, у которого чисто случайно выдался свободный денек; в общем, так оно и есть. – Мы все знаем, что ты никоим образом не подсел на войну. Это совершенно очевидно. Вот, ты же специально прилетел в Англию на свадьбу Шерон. Я просто хотел узнать, бывает ли так, что военный корреспондент прямо жить не может без острых ощущений, которые получает в зоне военных действий. Только и всего.

– Да, с некоторыми такое случается, – соглашаюсь я и чешу глаз, думая о Биг-Маке. – Но мне эта опасность не грозит. И потом, симптомы подобного привыкания сразу заметны.

Заказываю «Гленфиддих» у юной официантки. Она обещает моментально принести заказ.

– И каковы эти симптомы? – Шерон на четыре года младше Холли, и лицо у нее круглее. – Мне просто любопытно.

Я чувствую себя загнанным в угол, но тут пальцы Холли касаются моей руки и крепко ее стискивают.

– Симптомы пагубной приверженности к зонам военных действий? Ну, в общем, они примерно те же, что и у других зарубежных корреспондентов: нестабильные супружеские отношения; отстранение от семейных дел; постоянная неудовлетворенность жизнью на гражданке. Чрезмерное пристрастие к алкоголю.

– Я полагаю, к «Гленфиддиху» это не относится? – Дейв Сайкс, добродушный отец Холли, как обычно, немного разряжает напряжение.

– Надеюсь, что нет, Дейв. – И надеюсь, что на этом можно закрыть тему.

– Эд, а ты ведь во всяких переделках побывал? – спрашивает Пит Уэббер, бухгалтер, велосипедист и жених Шерон. Уши у Пита как у летучей мыши, а волосы поспешно отступают ото лба все дальше и дальше, но Шерон выходит за него не из-за шевелюры, а по любви. – Шерон говорила, что ты делал репортажи о событиях в Боснии, в Руанде, в Сьерра-Леоне и в Багдаде. От таких мест обычно стараются держаться подальше.

– Одни журналисты строят карьеру на статьях о бизнесе, другие пишут о пластических операциях знаменитостей. А я вот предпочитаю сообщать правду о войнах.

Пит с заминкой спрашивает:

– А ты никогда не задумывался почему?

– Потому, что я равнодушен к чарам силикона.

Официантка приносит «Гленфиддих». Я смотрю на Пита и Шерон, на Брендана и его жену Рут, на Дейва Сайкса и Кэт, маму Холли, энергичную ирландку. Все они ждут от меня некоего глубокомысленного журналистского откровения. Семейству Сайкс не чуждо горе – младший брат Холли, Джеко, пропал в 1984 году, и его так и не нашли; но человеческие страдания, с которыми мне приходится сталкиваться, имеют, если можно так выразиться, промышленные масштабы. В этом-то и заключается отличие. Сомневаюсь, что его можно объяснить. Да я и сам его не понимаю.