Дэвид Митчелл - Костяные часы

Ифа смеется во сне, потом протяжно стонет.

Подхожу к ней:

– Ну что ты, Ифа? Все хорошо, милая, спи.

Ифа, не открывая глаз, жалуется:

– Нет, не этот. Лимонный. – Неожиданно глаза ее распахиваются, как у куклы в фильме ужасов. – А потом мы поедем в Брайтон и будем жить в гостинице, потому что тетя Шерон выходит замуж за дядю Пита. И там мы с тобой встретимся, папочка. Я буду подружкой невесты.

Я, стараясь не смеяться, ласково отвожу взлохмаченные волосы со лба дочери.

– Да, солнышко. Мы все уже в гостинице, так что спи спокойно. Я и утром никуда не денусь, и мы замечательно проведем время.

– Хорошо, – сонно бормочет Ифа…

…и вот она уже снова спит. Я накрываю одеялом пижамную маечку с рисунком «мой маленький пони» и целую дочурку в лоб, мысленно возвращаясь в ту памятную неделю 1997 года, когда мы с Холли сотворили эту драгоценную, теперь уже не крошечную форму жизни. В ночном небе сияла комета Хейла-Боппа, а в Сан-Диего тридцать девять последователей культа «Небесные врата» совершили массовое самоубийство, чтобы космический корабль в хвосте кометы принял их души и переправил на более высокий уровень сознания. Я снял коттедж в Нортумбрии, и мы собирались на пешую прогулку вдоль Адрианова вала, но так получилось, что пешие прогулки стали для нас не самой главной формой активности. И вот, полюбуйтесь. Интересно, как она меня воспринимает? Как щетинистого великана, который по каким-то загадочным причинам то появляется в ее жизни, то снова исчезает, – примерно так же я в ее возрасте воспринимал своего отца, с той лишь разницей, что я все время езжу в командировки, а мой папаша сидел в тюрьмах. Интересно, как он воспринимал меня, когда мне было шесть лет? Вообще-то, мне много чего хотелось бы о нем узнать. Когда умирает кто-то из родителей, то перестает существовать и заветная кладовая, полная всевозможных замечательных вещей. Прежде я и представить себе не мог, что когда-нибудь мне до боли захочется туда заглянуть.

Интересно, снизойдет ли Холли до секса, когда вернется?

Слышу, как в двери поворачивается ключ, и меня охватывает смутное чувство вины.

Но это чувство вины – капля в море в сравнении с тем, что мне предстоит испытать.

Холли борется с замком; я подхожу к двери, набрасываю цепочку, приоткрываю дверь и говорю в щелку голосом Майкла Кейна:

– Извините, девушка, но я не заказывал эротический массаж. Попробуйте постучаться в соседнюю дверь.

– Впусти меня, – умильно просит Холли, – не то по яйцам заработаешь.

– Нет, этого я тоже не заказывал. Попробуйте…

Она резко меняет тон:

– Брубек, мне нужно в сортир!

– А, ну ладно. – Я снимаю цепочку, распахиваю дверь. – Хотя ты явилась домой, так наклюкавшись, что даже дверь собственным ключом открыть не способна, грязная пьянчужка!

– В этой гостинице какие-то запредельно сложные замки. Без докторской диссертации их не откроешь. – Холли врывается в номер, бежит в туалет, мимоходом глянув на спящую Ифу. – Между прочим, я выпила лишь пару бокалов вина. Там же ма была.

– Что-то я не припомню, чтобы Кэт Сайкс когда-нибудь ограничивала дегустацию вин.

Холли закрывает дверь в туалет:

– С Ифой все в порядке?

– Да. Проснулась на секунду, а потом даже не пискнула.

– Слава богу. Она в поезде так перевозбудилась, что я думала, будет всю ночь колобродить.

Холли спускает воду в унитазе, заглушая прочие звуки, и я отхожу к окну. Гомон в увеселительном парке на дальнем конце пирса постепенно затихает. Какая чудесная ночь! Хотя ее, разумеется, испортит мое известие о необходимости продлить командировку в Ирак еще на полгода, как того требуют мои нынешние работодатели из журнала «Подзорная труба».

Холли открывает дверь в ванную, вытирает руки, с улыбкой смотрит на меня:

– Как тихий вечер, удался? Ты отдыхал или работал?

Волосы уложены в прическу, черное платье с глубоким вырезом облегает фигуру; на шее – ожерелье из черных и голубых камней. В последнее время она редко так наряжается, а жаль.

– Я размышлял – но мысли были по большей части непристойные – о моей любимой аппетитной мамочке Холли. Позвольте помочь вам выбраться из этого платья, очаровательная мисс Сайкс?

– Не раскатывай губу. – Она склоняется над Ифой. – Надеюсь, ты заметил, что дочь спит с нами в номере.

Я подхожу к ней:

– Но я могу действовать в бесшумном режиме.

– Не сегодня, мой пылкий Ромео. У меня месячные.

В последние полгода я слишком редко бываю дома и не слежу за критическими днями Холли.

– В таком случае мне придется ограничиться страстными поцелуями.

– Боюсь, что так, дружище.

Мы целуемся, но отнюдь не так страстно, как было заявлено, а Холли не так уж и пьяна. И с каких пор Холли перестала приоткрывать губы для поцелуя? Все равно что целовать застегнутую молнию. На память приходит афоризм Биг-Мака: чтобы заняться сексом, женщине необходимо почувствовать, что ее любят; а мужчине, чтобы почувствовать, что его любят, нужно заняться сексом. Насколько я могу судить, я выполняю свои условия сделки, а вот Холли в последнее время ведет себя так, словно ей не тридцать пять, а все сорок пять или даже пятьдесят пять. Конечно, жаловаться нельзя, иначе она сочтет, что я ее принуждаю. А ведь когда-то мы с Холли разговаривали абсолютно обо всем, но теперь количество запретных тем с каждым днем увеличивается. Мне от этого… Нет, грустить мне тоже не полагается, потому что тогда я – как «ребенок, который дуется, потому что не получил свой заслуженный кулечек конфет». Я никогда не изменял Холли, да и Багдад, конечно, отнюдь не средоточие легкодоступного секса; но иной раз угнетает, что мне, тридцатипятилетнему здоровому мужику, слишком часто приходится, гм, брать все в свои руки. Хотя, например, одна датская фотожурналистка, с которой мы в прошлом году общались в Таджикистане, была очень даже не прочь приятно провести со мной время, но меня слишком беспокоила мысль, как я буду чувствовать себя, когда такси привезет меня в Стоук-Ньюингтон и Ифа выбежит мне навстречу с радостным воплем: «Па-а-а-по-о-очка-а-а приехал!»

Холли уходит в ванную. Оставляет дверь открытой, начинает смывать макияж.

– Ну что, ты собираешься мне все рассказать или нет?

Я сажусь на краешек двуспальной кровати, изображаю недоумение:

– Что «все»? Что тебе рассказать?

Она проводит ваткой под глазами.

– Ну, я пока еще не знаю.

– А почему ты решила, что мне есть… что тебе рассказать?

– Не знаю, Брубек. Должно быть, женская интуиция сработала.

Я не верю в экстрасенсов, но Холли прекрасно их имитирует.

– Олив просила меня остаться в Багдаде до декабря.

Холли на секунду замирает, роняет ватку и поворачивается ко мне:

– Но ты же предупредил ее, что в июне уходишь.