Дэвид Митчелл - Костяные часы

Глотаю очередную таблетку ибупрофена и со вздохом гляжу на экран лэптопа. Репортаж о взрыве я писал на пути из Стамбула, в самолете, когда кишки еще крутило и отчаянно хотелось спать, что, разумеется, заметно: документальное повествование, смахивающие на беллетристику, – это ни то ни се. В одиннадцать утра по североамериканскому восточному времени ожидается заявление Рамсфелда по Ираку, но до него еще минут пятьдесят. Включаю телевизор, нахожу канал Си-эн-эн, убираю звук – какой-то репортер из Белого дома излагает предположения «источника, близкого к Министерству обороны» насчет грядущего выступления Рамсфелда. Ифа в своей кроватке зевает и откладывает альманах «Спасение диких животных» за 2004 год.

– Пап, включи мне «Дору-путешественницу».

– Нет, малышка. Мне нужно кое-что проверить для работы.

– А этот большой белый дом у бандита?

– Нет, это настоящий Белый дом. В Вашингтоне.

– А почему он белый? В нем живут только белые люди?

– Э-э… Да. – Я выключил телевизор. – Пора спать, Ифа.

– А номер дедушки Дейва и бабушки Кэт прямо над нами?

Надо бы почитать ей перед сном – Холли всегда ей читает, – но мне не терпится дописать статью.

– Да, они этажом выше, но не прямо над нами.

За окном кричат чайки. Тюлевая занавеска легонько покачивается. Ифа затихает.

– Пап, а давай сходим к Дуайту Сильвервинду, когда я проснусь?

– Так, прекращаем разговоры. Закрывай глазки и засыпай.

– Ты сказал маме, что тоже будешь спать.

– Да, сейчас лягу. Только ты засыпай первая, потому что мне еще нужно закончить статью и до вечера отправить ее по электронной почте в Нью-Йорк. – А потом признаться Холли и Ифе, что в четверг я не попаду на спектакль «Волшебник из страны Оз».

– Зачем?

– Как ты думаешь, откуда берутся деньги на еду, одежду и книжки про спасение диких животных?

– Из твоего кармана. И из маминого.

– А как они туда попадают?

– От Денежной феи.

– Ну, тогда я и есть Денежная фея.

– Мама тоже зарабатывает деньги на своей работе.

– Верно, но Лондон – очень дорогой город, так что зарабатывать приходится нам обоим.

Я все размышляю, чем бы заменить чересчур образное «пространство между атомами», как вдруг пикает сигнал электронной почты. Подтверждение из «Эр-Франс»; я снова возвращаюсь к статье, но варианта замены вспомнить не могу.

– А почему Лондон – дорогой город, пап?

– Ифа, прекрати! Мне надо еще немножко поработать. Закрой глазки.

– Ладно.

Она презрительно фыркает, укладывается и притворно храпит, как телепузик. Это ужасно раздражает, но я не могу придумать, как бы ее заткнуть и при этом не довести до слез. Лучше выждать.

«Первой мыслью было, – печатаю я, – „Я жив“. Второй…»

– Пап, а можно, я сама схожу к Дуайту Сильвервинду?

Главное – не сорваться.

– Нет. Тебе всего шесть, Ифа.

– Но я же знаю дорогу! Выйти из отеля, перейти по «зебре» улицу, потом сразу по пирсу – и все.

Ну просто мини-Холли!

– Будущее создаем мы сами, а не какой-то странный тип с выдуманным именем. А теперь, прошу тебя, дай мне поработать.

Она обнимает игрушечного песца. Я возвращаюсь к статье: «Моей первой мыслью было: „Я жив!“ А второй – „Ни в коем случае не вставай. Если обстреливают из гранатомета, то взрывы могут повториться“. Третьей…»

– Пап, а ты разве не хочешь узнать, что с тобой случится в будущем?

Несколько секунд я выдерживаю напряженное молчание.

– Нет.

– Почему?

– Потому что…

Вспоминаю загадочный Сценарий двоюродной бабушки Эйлиш, семью Насера, майора Хакенсака, жаркий летний день в 1984 году, узкую тропку в устье Темзы, себя на велосипеде, девушку в футболке с надписью «Quadrophenia» и в джинсах, таких же черных, как ее коротко остриженные волосы, спящую на галечном пляже, положив голову на спортивную сумку, внутренний голос, твердящий: «Проезжай, не останавливайся…» Но я все-таки остановился. Закрываю лэптоп, подхожу к кроватке Ифы, сбрасываю с ног туфли, ложусь рядом с дочкой.

– А если бы я узнал, что со мной, или, еще хуже, с мамой, или с тобой должно случиться что-то плохое, но не мог бы этого изменить? Нет уж, лучше ничего не знать заранее и просто… наслаждаться каждым солнечным деньком.

Ифа серьезно глядит на меня огромными глазами:

– А если бы ты мог это изменить?

Я собираю волосы у нее на макушке в некое подобие самурайского пучка.

– А если все-таки не мог бы, маленькая мисс Ананас?

– Эй, я никакой не… – она сладко зевает, – ананас! – Я тоже невольно зеваю, и она смеется: – Ага! Я и тебя заразила зевотой.

– Ну, тогда я тоже с тобой вздремну.

Это весьма кстати: Ифа часик поспит, а я минут через двадцать встану, послушаю последнее опровержение Рамсфелда, допишу статью и придумаю, как сказать Холли и Трусливому Льву, что в среду я должен быть в Каире.

– Спи, малышка, сладких снов, – повторяю я любимую присказку Холли, – не корми во сне клопов.

– Эд! Эд!

Мне снится, что Холли будит меня в гостиничном номере и глаза у нее ужасно испуганные, как у лошади, которую ведут на убой. Холли почему-то повторяет «Где Ифа?», но ведь Ифа здесь, спит у меня под боком. С силой тяжести что-то не так, ноги и руки слишком легкие, не слушаются, и я пытаюсь спросить: «В чем дело?», но Холли похожа на какую-то ненастоящую Холли.

– Эд, где Ифа?

– Здесь. – Я приподнимаю одеяло.

Под ним лежит игрушечный песец.

Разряд в двадцать тысяч вольт возвращает меня к действительности.

Так, только без паники.

– В туалете.

– Я только что проверила! Эд! Где она?

– Ифа? Выходи! Ифа, это уже не смешно!

Я встаю; под ногой скользит альманах «Спасение диких животных» за 2004 год, упавший на пол. Заглядываю в шкафы; в узкую, дюйма два, щель под кроватью; в туалет; в душевую кабинку. Мои кости превращаются в мягкий пластилин. Дочери нет.

– Она была здесь. Мы с ней уснули, буквально минуту назад.

Смотрю на часы в панели телевизора: 16:20! Охренеть! Бросаюсь к окну, будто… будто надеюсь увидеть ее внизу, среди воскресной толпы на набережной. Большим пальцем ноги ударяюсь обо что-то, боль высверливает дыру в памяти: Ифа спрашивала, где номер Дейва и Кэт, а потом – почему ей нельзя одной сходить к Дуайту Сильвервинду. Ищу сандалии Ифы. Их нет. Холли что-то говорит, но я напрочь забыл родной язык, слышу только невразумительный набор гласных и согласных; она умолкает, ждет ответа.

– Наверное, она пошла искать тебя или дедушку с бабушкой… Или… или все-таки сбежала на пирс, к прорицателю. Сходи в номер к родителям и попроси дежурного у стойки регистрации ни в коем случае не выпускать из гостиницы шестилетнюю девочку в… в… – ох, да во что же она одета? – в майке с зеброй. А я проверю на пирсе.

Вбиваю ноги в туфли, бросаюсь к выходу из комнаты, а Холли кричит вслед: «Телефон взял?» Проверяю, отвечаю: «Да!» – и опрометью бросаюсь по коридору к лифтам, где у огромного бронзового горшка с аспидистрой доисторических размеров стоят две старушки в цветастых платьях, будто сошедшие со страниц Агаты Кристи, тычу кнопку «вниз», но лифт не приходит, и я снова жму и жму на кнопку, чертыхаясь себе под нос, и старушки гневно глядят на меня, и тут наконец приходит лифт, двери открываются, и Дарт Вейдер, воздев световой меч, спрашивает с белфастским выговором: «Вам наверх?», и я, как пинком по яйцам сраженный мыслью об Ифе на гостиничной крыше, киваю и вхожу. Одна из мисс Марпл говорит: «Нам, вообще-то, вниз, но ваш наряд просто очарователен!» Тьфу ты, о чем это я? Глупости какие, выход на крышу наверняка заперт по правилам техники безопасности. Ифа на пирсе. Выскакиваю из лифта, бьюсь щиколоткой в смыкающиеся двери, они снова распахиваются, и Дарт Вейдер говорит: «Думать надо, приятель». На лестницу. Бросаюсь по стрелке с надписью «ВЫХОД» к следующему указателю, затем к следующему и к следующему… Ковер заглушает шаги. Впереди две старушки садятся в лифт, я кричу: «ПОДОЖДИТЕ! ДЕРЖИТЕ ДВЕРЬ!» – и прыгаю, как Майкл Джордан, наступаю на свои же шнурки и проезжаю на пузе ярдов десять, обдирая кадык о ковер, а двери лифта с урчанием захлопываются, и ни одна из Агат Кристи их не придерживает, не могут или не хотят, суки, и я колочу по кнопке вызова большим пальцем, но долбаный лифт уезжает, а моя доверчивая невинная девочка шаг за шагом приближается к будке с запирающейся дверью, где сидит сомнительный тип, у которого под мерлинской мантией наверняка нет подштанников. Завязываю шнурки, на шаг отступаю от лифта, кабина останавливается на седьмом этаже, лет через десять спускается на шестой, стоит там еще десятилетие, а из горла уже рвется отчаянный вопль, и тут я замечаю за аспидистрой стеклянную дверь, ведущую на лестницу. Черт побери! Срываюсь вниз по гулкой лестнице, прямо как герой боевика, только колени подгибаются, да и вообще, какой герой боевика клюет носом, присматривая за родной дочерью, за любимой, единственной, очаровательной, смешной, идеальной и такой беззащитной девочкой? Несусь вниз, с этажа на этаж, эдакое «Путешествие к центру Земли», запах краски усиливается, маляр на стремянке – «Эй, полегче, приятель, мозги отшибешь!» – подбегаю к двери с надписью «ЗАПАСНОЙ ВЫХОД» и крошечным замызганным оконцем, за которым виднеется подземная разгрузочная площадка; значит, это задний двор гостиницы, а не парадный вход, и проклятая дверь заперта, какого черта я не дождался долбаного лифта? Вихрем проношусь по служебному коридору, торможу у надписи «ЦОКОЛЬНЫЙ ЭТАЖ», и откуда-то возникает мучительная уверенность, что я в лабиринте не поворотов и дверей, а приоритетов и решений, по которому я блуждаю не пару минут, а целую вечность, потому что много лет назад свернул куда-то не туда, и теперь не могу вернуться, и упираюсь в дверь с надписью «ВЫХОД», и поворачиваю ручку, тяну, но дверь не открывается, потому что ее надо толкнуть, и я толкаю…