Джойс Оутс - Опасности путешествий во времени [litres]

С появлением в моей жизни Вулфмана тоска и одиночество притупились. Пока он есть, я не одна.

Вопреки договоренности, я продолжала искать встреч с Вулфманом в общественных местах. Кто заподозрит дурное в общественном месте?

Спустя неделю после памятной ночи в музее я отправилась на лекцию к приезжему профессору из университета Пердью. Вулфман тоже там был, задавал вопросы. Лекция получилась скучной (бихевиоризм вкупе с мудреной схемой подкрепления для приматов), зато вопросы Айры отличались живостью и остроумием. «Нельзя привлекать столько внимания!» – пронеслось у меня, ведь на лекции присутствовали маститые профессора, включая седовласого Акселя, едва ли им понравится пыл молодого коллеги.

В аудитории я тайком наблюдала за Вулфманом, уверенная, что он тоже ощущает мое присутствие. Однако по окончании лекции Айра остался побеседовать с коллегами, а я ушла, так и не обмолвившись с ним ни словечком. Один его вид придавал мне сил, наполнял счастьем. Спасибо, что ты здесь, со мной. Большего мне и не надо – пока.

Известный феномен психологии: душевнобольной человек осознает свою болезнь, но та все равно прогрессирует. Пораженный телесным недугом знает обстоятельства заболевания, но знание не способствует выздоровлению.

Влюбиться в Вулфмана – что может быть безнадежнее? Особенно когда взаимности нет и она маловероятна.

Произошла ошибка. Наверное. Надеюсь.

В пятницу вечером я отправилась в киноклуб, на показ классического вестерна «Красная река» с Джоном Уэйном в главной роли. В бомбоубежище Вулфман обмолвился, что при всей нелюбви к «современному» телевидению ему очень нравятся здешние фильмы. Поэтому я посетила киноклуб в надежде встретить его там.

Фильм уже начался. Я слишком долго плутала по кампусу в поисках киноклуба: металась между зданиями, бегала по крутым ступенькам, ломилась в запертый темный корпус. Потом наконец попала куда нужно. Нашла затемненную комнату на первом этаже. Ряды кресел как в амфитеатре. С порога Вулфмана не увидела и уже собралась уходить, как вдруг взгляд выхватил его. Айра сидел в одиночестве у самого прохода. Меня он вряд ли заметил.

Я не отважилась сесть рядом. Он казался таким недостижимым, но это только притягивало.

После кропотливых изысканий в области психологии двадцатого столетия и основательного изучения истории бихевиоризма многие жизненные ситуации виделись мне аналогами психологических экспериментов. Обычно в качестве подопытных психологи использовали крыс или голубей, но иногда не гнушались привлекать и людей. Вы наблюдаете, а временами даже испытываете «стимул» и выдаете соответствующую «реакцию». Чем подробнее описание поведения объекта, тем меньше преуспел экспериментатор, ибо со стороны невозможно постичь внутренние переживания. В итоге личность выступает неодушевленным заводным механизмом. Хочется возмутиться, крикнуть: «Но ведь я человек! Уникальный и непостижимый!»

И вот я сижу в киноклубе, куда меня влекла безответная трепетная любовь к Айре Вулфману. Разве это не предсказуемо? Айра этого не предвидел? В новой, оригинальной версии «ящика Скиннера» везде, куда бы ни направлялась, я таскала невидимый ящик с собой, поскольку находилась в самом его центре.

Задолго до Скиннера, но в аналогичной манере, ведущие бихевиористы сравнивали животных с роботами, чье поведение объясняется простейшими терминами и управляется обусловливанием. Тем не менее ряд ученых (явное меньшинство) ратовали за витализм – «нематериальную» субстанцию, определявшую характер живых существ. (Думаю, виталистам изрядно досталось от именитых коллег, как в случае с немецким биологом Хансом Дришем.) В нынешних реалиях, одержимая собственными мыслями и условиями Изгнания, я ощущала себя подопытной, поскольку за мной наблюдали и фиксировали каждый шаг. Вместе с тем эмоции, которые вызвал Вулфман, помогали чувствовать себя особенной, загадочной, непредсказуемой.

Увлечение Вулфманом имело неожиданные, невообразимые последствия. По мере осознания я медленно перерождалась в новую личность, бывшую одновременно и Мэри-Эллен Энрайт, и Адрианой Штроль. Бихевиористы утверждали, что характер определяется не столько генетикой, сколько внешней средой и событиями. Мы такие, какими нам предначертано быть, главное – не противиться.

Всякий раз при взгляде в зеркало я поражалась – точнее, ужасалась – переменам в своей внешности. Восемнадцать лет (день рождения был на днях, но прошел незамеченным – я постеснялась сказать Вулфману), а выгляжу старухой. Пепельная кожа, мертвые, немигающие глаза, на лице застыла гримаса настороженности. За время пребывания в Зоне 9 я уподобилась лабораторной крысе, настолько затравленной, зашуганной, измученной бесконечными разрядами тока, что она утратила свою крысиную сущность и превратилась в новый вид, чью природу можно определить лишь с помощью очередного, наверняка смертельного стимула.

Единственным тайным источником моей радости была тайная любовь к Вулфману.

Фильм – вестерн – поверг меня в смятение. Во-первых, надуманный сюжет. Непонятно, предполагались ли «Искатели» как комедия или как серьезное, героическое кино. Действие на экране захватывало, завораживало. Как мультфильм – легковерного ребенка. Лубочные краски, неестественные диалоги, отвлекающая, словно барабанная дробь, музыка, сопровождавшая каждый кадр, начиная со вступительных титров. Исполнитель главной роли Джон Уэйн сильно отличался от виденных мною прежде актеров, – казалось, он играет исключительно Джона Уэйна. Его лицо постоянно присутствовало в кадре – преимущественно крупным планом. События разворачивались драматически, но вяло; музыка нагнетала атмосферу, зритель чувствовал: что-то должно случиться, но происходило это крайне медленно. Персонажи смотрелись карикатурами на людей – сразу видно, перед тобой профессиональные актеры, которые произносят более или менее заученный монолог.

В образе врагов выступали индейцы. Полуголые дикари зверствовали в сценах вопиющей жестокости, а после, пораженные метким выстрелом, падали со скачущих лошадей в заросли полыни. С шутками про индейцев дело обстояло еще хуже. А вишенка на торте – бесконечные убийства быков отважным героем Джоном Уэйном. Тем не менее в финале картины многие аплодировали. Даже Вулфман!

Едва зажегся свет, в зале принялись всерьез обсуждать увиденное. Аудитория подобралась хорошо за тридцать, в основном университетские преподаватели. Они на все лады расхваливали «актерское мастерство» Джона Уэйна, режиссуру, «натурные съемки» Дикого Запада. Велись напыщенные речи о «мифе американского фронтира». Поначалу я надеялась, что собравшиеся шутят, иронизируют в стиле Вулфмана, но, как выяснилось, нет.