Джойс Оутс - Опасности путешествий во времени [litres]

На лекциях по логике мне дико хотелось спросить, может ли х являться х и не-х одновременно, но я понимала, что мой вопрос встретят с недоумением, как бред сумасшедшего. В жизни х всегда х и не-х одновременно. Но только не в формальной логике.

«Твой приговор – подчиниться Зоне девять. Не вздумай сопротивляться» , – прозвучал в ушах предостерегающий голос Вулфмана.

Вулфман сновал в противоположном конце зала. Неуемный, бдительный. К счастью, его не назначили мониторить мой квадрат.

Айра не сомневался в моих способностях, знал, что мне под силу сочинить превосходное эссе. Однако как человек, который будет читать и оценивать мою работу, он заслуживал большего. Ему бы хотелось восхищаться мной. Гордиться, пусть даже тайно.

После инцидента в столовой меня не оставляло возбуждение пополам с тревогой. Я словно чудом избежала смерти и теперь испытывала облегчение и беспокойство.

Решено – сочиню оригинальное эссе объемом ровно тысячу и одно слово! Сама мысль об этом вызывала улыбку.

Начну с вопросов: что есть свобода воли? Что есть закон эффекта? Энтелехия? Рассудок? В чем заключается проблема подражания? Существует ли естественный отбор сознания? А потом сама предложу ответы, а еще лучше – завуалирую их в мудреных постулатах. Мельком упомяну историю бихевиоризма. Не стану тратить время на очевидные факты. Буду целенаправленно стремиться к двусмысленности, расплывчатым формулировкам. Раскритикую Б. Ф. Скиннера, сравню его с немецким ученым Дришем, чей витализм предполагал наличие души у людей и животных. Обязательно расскажу о предшественнике Скиннера, Джоне Уотсоне – Уотсон совершил ряд важных открытий в области детского обусловливания и хвастал, будто способен «создать» любую личность из грубого сырья, а его бихевиоризм категорически не признавал фаталистического/генетического детерминизма. Ну и конечно, поговорю о Дарвине, кумире Вулфмана.

Уже в процессе написания эссе меня осенило: текст будет от лица лабораторной крысы из лабиринта.

Представлю задачку о субъективности с точки зрения несчастного, беспомощного зверька. Поразмышляю, возможно ли измерить внутреннее состояние наряду с внешним. Как вообще измерить неизмеримое? Признать ли несуществующей тень, поскольку она не имеет веса, но при этом обладает визуальными свойствами? Зрительно мы воспринимаем тень. Есть ли в нашем мозгу участок, который впитывает, упорядочивает и интерпретирует сенсорные восприятия? Не является ли этот участок тем самым «я» и, по совокупности, душой?

Я не успевала вернуться к началу эссе, для пущей достоверности «крысиного» тона. Надеюсь, Вулфман все равно оценит – и улыбнется.

Углубившись в изложение своих идей, точно крыса в недра лабиринта, я ушам не поверила, когда инспектора объявили, что до завершения экзамена остается пять минут – и действительно, часы показывали четверть одиннадцатого. А я не закончила!

Безрассудно, сломя голову, словно на спуске с крутого холма, когда еще далеко до подножия, я исписала десяток страниц в синей тетрадке, хотя чувствовала, что эссе уже давно перевалило за тысячу слов. А ведь планировала все тщательно перечитать, подправить, добавить пару важных сносок… Хотя в зале было прохладно, пот стекал с меня ручьем. Напрасно я шарила взглядом в поисках Вулфмана, – наверное, он переместился на задние ряды, вне поля моего зрения.

Три минуты!

Увы, «оригинальное», «самобытное» эссе получилось совсем не таким, как задумывалось. Слишком амбициозное, расплывчатое, оно скорее напоминало конспект пятидесятистраничной брошюры под названием «Критика бихевиоризма». Я чересчур увлеклась второстепенной темой – социальные последствия бихевиоризма, – впустую потратила бесценное время и поздно осознала свою ошибку. Я пренебрегла принципами бихевиоризма – элементарными, заученными до дыр. Сочла ниже своего достоинства констатировать очевидное. В висках ломило от напряжения и недосыпа. Мысли вертелись, как белье в барабане стиральной машины. Перед внутренним взором неотступно всплывали укоризненные взгляды темнокожих студентов, которые приняли меня за свою, если только сами не были правительственными агентами. (Или голограммами? Я боялась пойти и проверить. Пугала перспектива дотронуться до них и увидеть, как рука проходит сквозь тело одного, пока другие злорадно хихикают.) Длинный абзац на шестой странице, содержавший вольную трактовку цитат Скиннера, я нечаянно перечеркнула крест-накрест (результат поспешного редактирования) и теперь не знала, как выкрутиться, кусала локти – без него часть моих умозаключений теряла всякий смысл. Отрывок из Скиннера я вызубрила практически целиком, причем позаимствовала его не из учебника, а непосредственно из фундаментального труда ученого под названием «Наука и человеческое поведение» (1953):

«Что означает „само“ в самоконтроле и самосознании?

Чаще всего понятие „Я“ используется в качестве гипотетической причины действий. До тех пор пока внешние переменные остаются незамеченными или игнорируются, их функции приписываются порождающей сущности внутри организма. При неспособности показать, чем именно детерминировано поведение человека, ответственность по умолчанию остается исключительно за ним. […] Эта практика устраняет нашу тревогу, связанную с еще необъяснимыми явлениями, и именно по этой причине сохраняется в веках.

Чем бы ни являлось „Я“, оно не тождественно физическому организму. […] „Я“ – лишь инструмент для отображения функционально единой системы реакций».

Цитируя и перефразируя Скиннера, я умудрилась согласиться с его постулатами и уже не помнила, какой из них пыталась опровергнуть. Еще меня потряс тезис об отсутствии самопознания, тоже почерпнутый не из учебника, а непосредственно из книги: «Самое удивительное в самопознании – иногда оно может отсутствовать». С одной стороны, картина вырисовывалась пугающая. С другой – предельно ясная. Не познав себя, нельзя познать ничего в принципе. Так сквозь грязное стекло неизменно видишь грязь.

Ручка свалилась на пол. Страницы в синей тетради пестрели помарками, ошибками, перечеркнутыми предложениями. Но времени исправить ситуацию не осталось – инспектора уже собирали последние работы, большинство парт опустело.

– Мисс? – раздалось над ухом. Хмурый инспектор протянул руку. – Экзамен закончился.

Инспектор и по совместительству преподаватель понятия не имел о Мэри-Эллен Энрайт – Вулфман явно не предупредил коллег о талантливой студентке у себя на потоке…

С вежливой улыбкой я отдала тетрадь. Меня терзал стыд, но в глубине души теплилась надежда. Вулфман поразится. Он поймет, что я могла сочинить эссе на твердую пять с плюсом, но решила не загонять себя в рамки. Поймет и простит.