Джойс Оутс - Опасности путешествий во времени [litres]

Вулфман намеревался возразить, но передумал и резко зашагал вперед.

В тот солнечный зимний день мы гуляли по дендрарию. Температура упала ниже нуля, дыхание на морозе превращалось в пар. Мы старались соблюдать ненавязчивую дистанцию и, естественно, не держались за руки. Обычно Вулфман шел впереди, словно опытный проводник, проторявший дорогу для новичка. Изредка мы обменивались парой незначительных фраз – Айра не любил нарушать тишину дендрария. Всякий раз, заслышав чужую болтовню, он цедил, что с удовольствием испарил бы нахалов, оскверняющих уединение и прелесть лесного уголка.

Я не верила своим ушам. «Испарить»! Как у него язык повернулся сказать такое, пусть даже в шутку?

В одиночестве Вулфман без устали бродил по окрестностям, отмеряя десятки миль своими крепкими мускулистыми ногами. Вдвоем же мы преодолевали мили две, петляя по извилистой тропинке вдоль заснеженных холмов. Большинство деревьев в дендрарии были снабжены табличками – гуляешь и просвещаешься, как в залах музея естественной истории. Правда, после снегопадов прочитать хоть какую-то информацию на запорошенных табличках не представлялось возможным. В метель дендрарий часто не успевали расчистить – тогда мы, по настоянию Вулфмана, надевали высокие, по колено, сапоги и уподоблялись первопроходцам. Я боялась ненароком сбиться с пути и невольно нарушить Инструкции, запрещающие СИндам отходить дальше чем на десять миль. Однако Вулфман не разделял моих опасений.

– Глупости. Нельзя забрести в такую даль и не заметить. Но даже если это и случится, вряд ли это чем-то грозит.

По его мнению, на улице было значительно безопаснее, чем в помещениях; на бескрайних просторах дендрария дышалось свободнее, чем в университетских стенах. Все же самым надежным укрытием оставалось бомбоубежище в недрах музея, куда не могла добраться ни одна разведка.

Поначалу я принимала на веру каждый его довод. Запуганная, растерянная девочка, утратившая способность мыслить логически. Но спустя несколько недель после памятной встречи в бомбоубежище меня стали одолевать сомнения: откуда Вулфману известны хитрости и тонкости системы наблюдения в передовых САШ-23?

– Их возможности далеко не безграничны, – рассеянным шепотом втолковывал он. – Нельзя следить за людьми круглосуточно. Они внушают, будто знают о нас все, но в действительности это не так. Во-первых, Вайнскотия не объединена виртуальной сетью. Здесь нет киберпространства. Нет массовых каналов связи. Только демокритовские атомы и пустота, предшествующие сотворению. Максимум сюда засылают шпионов, но в довольно скромном количестве. В нашу с тобой эпоху мы привыкли находиться под неусыпным контролем, когда правительство мониторит сотовые, компьютеры и прочие гаджеты. Привыкли, что каждое слово записывается – ни дать ни взять подопытные зверьки, рожденные в неволе. Однако в Зоне девять все иначе. Именно поэтому ее называют райским уголком.

«Но кто придумал такое название?» – в смятении размышляла я.

– Связь между прошлым и будущим очень зыбкая, – продолжал Вулфман. – Большой Брат не смотрит на тебя. Если временной портал захлопнется, связь разорвется, лопнет, как резинка, и нас никто не найдет.

Если Айра прав, перспектива вырисовывалась удручающая.

– Хочешь сказать, мы навсегда застрянем в Изгнании?

Он весело засмеялся.

– Не спорю, жизнь в «кузнице посредственностей» не сахар. Но, согласись, альтернатива ничуть не лучше:

Все во мне взбунтовалось – я скучала по родителям, рвалась к ним всей душой, ведь нам даже не дали проститься… Очевидно, Вулфман совсем не горевал в разлуке с родными. Или же за долгий срок Изгнания его чувства успели притупиться.

– Коллапс может случиться в любой момент, и правительство САШ лишится рычагов давления. Рядовые граждане не подозревают о разногласиях внутри властных структур – ведь, помимо партии Патриотов с президентом во главе, есть и другие фракции. Одни втайне не поддерживают текущую политику, вторые сами метят в лидеры. Регулярно вспыхивают – и подавляются – военные мятежи. Хотя, учитывая реалии, скорее поднимется киберпространственный бунт – кто управляет компьютерами, тот управляет САШ. Так называемые лидеры скрыты от простых обывателей, но не друг от друга. Их «власть» целиком и полностью зиждется на электричестве, питающем необъятную компьютерную сеть. Электричество вырабатывается ветряными станциями, но любая технология уязвима и устаревает. Настанет день, и вся система рухнет.

Его голос дрожал от волнения. Конечно, Айра мечтал вернуться на родину с триумфом. Бунтарь-изгнанник возвращается, побеждает врагов, выбивает у них почву из-под ног и сам встает у руля. Интересно, какую роль он играл в САШ-23? Не участвовал ли в политических игрищах больше, чем говорил? Определенно, по кастовой принадлежности Вулфман стоял выше семьи Штроль – при всех талантах, моему папе явно недоставало уверенности, присущей Айре даже в Изгнании.

– Пожалуйста, не говори так, – взмолилась я. – Мне невыносимо хочется обратно, к семье…

– Да, этим они и держат вас на крючке. Все изгнанники жаждут попасть домой, а по возвращении рвут на себе волосы.

– Айра, так нельзя…

– Почему? Разве это не правда?

– Я люблю своих родителей и очень тоскую по ним…

На глазах выступили слезы. Горло свела судорога. Я не хотела верить ни единому слову. Страшно делалось от мысли, что Вулфман прав. И больно от того – насколько.

Загнанная в узкие рамки собственной жизни и жизни родителей, старшеклассницей я периодически впадала в уныние, меланхолию, иногда перетекавшую в депрессию. Жалость к родным временами сменялась злобой – так неразумный ребенок злится на маму с папой, не в силах понять превратностей их существования. Теперь, когда мне приоткрылись тайны правящей верхушки, вернуться к прежнему состоянию будет нелегко.

Впрочем, все мрачные мысли развеялись, едва Вулфман назвал меня Адрианой.

С какой любовью произносил он запретное имя! В его голосе звучали нежность, благоговение, забота истинного друга и защитника. А еще обязательная ирония и снисходительность. Чудилась истинная близость . Бесценный дар для изгнанника. Не скованный условностями неписаных правил поведения преподавателя и студентки, Вулфман относился ко мне иначе, как ко взрослой. Весной 1960-го я записалась на пять новых курсов, воздержавшись от «Психологии 102» – по крайней мере, пока. Вулфман одобрил мое решение. Если бы мне назначили нового педагога, Айра постоянно бы тревожился о моих успехах, а останься он моим преподавателем, мы бы не смогли общаться как прежде. Неподкупность Вулфмана восхищала – мою работу он честно читал и оценивал вслепую. Обидно, конечно, ведь все мы мним себя особенными и жаждем объективного подтверждения собственной уникальности. Тем не менее Айра поступил правильно. Не пренебрег университетскими стандартами даже ради товарища по Изгнанию. Избавил меня от необходимости чувствовать себя обязанной.