Джойс Оутс - Опасности путешествий во времени [litres]

Кропала я в дни после марша, пытаясь сочинить письмо – настоящее письмо, адресованное А. Вулфману, Миртл-стрит, 433, Вайнскотия-Фолз.

Несмотря на все старания, получался банальный детский лепет. Прочтя такое, Вулфман рассвирепеет. Поднимет меня на смех.

Неужели я лишилась единственного друга? В результате продолжала жить как сомнамбула – посещала занятия, готовила курсовые, сдавала экзамены, трудилась по пятнадцать часов в музее естественной истории. И даже самой задушевной подруге не призналась бы, как сильно меня ранили жестокие слова Вулфмана.

Однажды мисс Стедман пригласила меня на ужин: решила познакомить с другой нелюдимой сокурсницей. На вопрос хозяйки, что мы думаем по поводу акции протеста, моя новая знакомая разразилась целой речью («Мой папа – ветеран корейской войны, коммунистов знает вдоль и поперек»), а Мэри-Эллен Энрайт вежливо отмалчивалась.

Томимая одиночеством, я зачастила с соседками в столовую. С тех пор как Бетси таинственным образом испарилась, к нам подселили девочку по имени Миллисент. В начале учебного года она занимала отдельную комнату в Экради, однако сидеть одной в четырех стенах радости мало. Поэтому мисс Стедман позволила ей перебраться к нам. Но даже в коллективе Милли оставалась одинокой. Угрюмая, ранимая, заурядная девочка с невыразительным лицом, стипендиатка, выросшая на молочной ферме в Висконсине. Она рассчитывала получить степень в области сельского хозяйства, однако к концу семестра ее табель пестрел тройками, которые сильно сокращали шансы на стипендию.

Почти каждый день Милли проводила за столом, уставившись пустым взглядом в учебник. Иногда, скрючившись, сидела на краешке кровати и явно силилась сдержать слезы.

Миллисент посещала курс «Психологии 102», но жаловалась, что тот слишком трудный и скучный. В преподаватели ей достался доктор Вулфман.

– Он меня ненавидит. Всегда смотрит мимо. И занижает оценки. Злобная ехидна. – Не дождавшись моего ответа, прошипела: – Болтают, будто он еврей. Из Нью-Йорка.

Я ограничилась невнятным сочувственным «гм».

Тогда Милли добавила со злобным смешком:

– Папа называет его Жид-Йорк.

Больше я не заговаривала с ней о Вулфмане – не хотела выдавать свой интерес и поощрять наше дальнейшее общение.

Да, жестоко. Да, стыдно. Ведь я единственная могла открыть нашей угрюмой соседке горькую истину, усвоенную в Вайнскотии/Зоне 9: даже если все против тебя, надо продолжать жить. Потихоньку. Вдох за вдохом. Но жить.

Обратно в киноклуб. Отнюдь не в надежде встретить Вулфмана. Просто от одиночества неумолимо тянуло сменить обстановку.

Крутили «Окно во двор» – классический фильм Альфреда Хичкока. Несмотря на заявленный жанр триллера, челюсти у меня сводило от скуки. Актеры откровенно лицедействовали. Сюжет не имел ничего общего с реальностью. Натуральная блондинка Грейс Келли ослепляла красотой и была не такой искусственной, как героини вестерна с Джоном Уэйном. Джеймс Стюарт подкупал обаянием и искренностью, однако события на экране все равно напоминали фарс: две голливудские звезды попадают в совершенно неправдоподобные ситуации, сопровождаемые драматичной закадровой музыкой. Едва заслышав заунывный мотив, я вздрагивала и прикрывала уши. На середине фильма я вскочила и бросилась прочь. Голова раскалывалась от боли. Внезапно я ощутила себя полным изгоем .

Интересно, чем других так увлекла картина! Согласна, творение Хичкока на порядок лучше вестерна, без лубочных, «вырви глаз» пейзажей, зато в остальном сущий кошмар: чересчур затянутый, шаблонный хронометраж, предсказуемые диалоги – все реплики угадывались заранее, поэтому вдвойне утомительно ждать, когда герои соизволят их произнести. В мерцании проектора я в недоумении наблюдала за зрителями, взирающими на происходящее с детским восторгом, и попутно чувствовала себя в западне. Подобное случалось во время каждой робкой попытки посмотреть телевизор вместе с соседками по Экради-Коттедж. В отличие от других девочек, я не садилась на диван, а устраивалась подальше у стены. Я тщетно надеялась проникнуться выхолощенными юмористическими зарисовками или мелодраматическими сценами.

Вулфман емко назвал это состояние «феноменом оскорбленного ума». Тем не менее вестерн с Джоном Уэйном пришелся ему по вкусу, а от картины Хичкока с ее грамотной режиссурой Айра и вовсе пришел в восторг.

От таких озарений бросало в дрожь. Нельзя обманываться. Невозможно отринуть сомнения. Все мы пленники собственного сознания.

В конце недели я отправилась в университетскую часовню на вечер поэзии в честь семидесятилетия и выхода сборника избранных стихов знаменитого уроженца Вайнскотии Хирама Броди. Поначалу вирши в исполнении автора произвели самое благоприятное впечатление: как ни крути, поэзия – искусство более тонкое, нежели голливудские фильмы, а музыкальный слог Броди отчетливо напоминал Роберта Фроста, чьи произведения мы изучали на занятиях по американской литературе. Кроме того, в творчестве местной знаменитости прослеживалось влияние другого классика, Арчибальда Маклиша. Х. Р. Броди блистал перед огромной аудиторией, основную массу стихотворений цитировал наизусть, изредка заглядывая в листок. Для своих лет выглядел он просто потрясающе – моложавый, с шелковистой седой шевелюрой и белоснежной ухоженной бородой. Держался скромно, непритязательно и с юмором. Его опусы публика встречала бурными овациями. Я тоже аплодировала вместе со всеми, однако минут через пятнадцать возникло ощущение, будто слушаю один и тот же стих – знакомые сельские мотивы, самодовольно-настырная подача, избитые рифмы. Словно музыкальная шкатулка, чья мелодия идет по кругу.

Броди явно копировал Роберта Фроста – сходство бросалось в глаза. Впрочем, похоже, не всем, ибо всякий раз публика награждала автора восторженными аплодисментами, которые, точно наркотик, притупляли чувства поэта.

Или вот:

И в том же духе битый час. Неоднократно Броди отвешивал публике глубокие поклоны и изящным жестом отбрасывал упавшие на лоб седые шелковистые пряди. А под конец вечера глаза поэта наполнились слезами. Стены часовни содрогнулись от грома аплодисментов. Зрители вскочили и продолжили оглушительные овации.

На сердце у меня было черно. Очередная попытка слиться с толпой провалилась. Однако я хлопала вместе со всеми, пока не заныли ладони. Если за мной наблюдают, пусть видят, как хорошо я приспособилась .

Вскоре после вечера поэзии я посетила лекцию ученого-историка из Мичиганского университета. Вслед за короткой вступительной речью профессора Мирона Кафланда нам пытались внушить, что homo sapiens есть совокупность различных рас, чьи особенности, включая коэффициент умственного развития, предопределены генетически. Согласно «историческим данным», одни расы (европеоиды, монголоиды) доминируют над другими (негроидами и австралоидной расовой ветвью).