Джойс Оутс - Опасности путешествий во времени [litres]

Я честно старалась вникнуть, но в памяти то и дело всплывали уничижительные слова Вулфмана: « Всем здешним достижениям грош цена. Тут нет настоящих талантов, нет выдающихся умов» .

Айра на лекции не присутствовал. Наверное, из презрения к докладчику.

Я вяло водила ручкой по бумаге – прилежным студентам полагается конспектировать. К тому же мною двигало стремление учиться – учиться хоть чему-нибудь .

Мне так не хватало Вулфмана!

Не хватало даже его недовольства, критики.

От одиночества не сиделось на месте. Бесцельно слоняясь по кампусу, я забрела на факультет изящных искусств, где в студиях с высокими потолками творили будущие живописцы и скульптуры. Двери всегда стояли нараспашку, сильно пахло красками и скипидаром. Во всем ощущался богемный дух.

Побродив по корпусу, я преисполнилась завистью к местным студентам – им не нужно корпеть над концепциями, фактами, а плоды их трудов априори не могли считаться ошибочными. Решено – на следующий год, если не выберусь из Изгнания, непременно запишусь на курс живописи.

Впрочем, полотна на мольбертах и на стенах оставляли желать лучшего. Большинство картин тяготели к реализму: нелепые пейзажи, закаты, старые конюшни, крытые мосты; кривобокие фигуры, лица. Художники словно не осознавали, что их «шедевры» вторичны – подобное делалось и до них бесконечное множество раз. Абстрактные холсты смотрелись более многообещающими: яркие полосы и загогулины в духе европейских постимпрессионистов начала двадцатого столетия. Какие-то полотна писались явно под влиянием цветовых пятен позднего Джексона Поллока, чьи совершенно уникальные, революционные творения освещались в журнале «Лайф».

Вулфман прав: Вайнскотия – колыбель посредственности. Никакой самобытности, никаких свежих идей. Сплошная вторичность, сильно уступавшая оригиналу. Но сколько энергии в это вкладывалось, сколько энтузиазма! Каждый верил, что оставит след в истории; спроси любого, и он бы ответил со скромной гордостью: «Моя работа сохранится в веках».

Напоследок я завернула в студию скульптуры. Десятка два студентов увлеченно мяли глину, стараясь придать ей сходство с моделью – задрапированной в белую ткань копией греческой статуи. У «натурщицы» были совершенные, симметричные черты лица, абсолютно пустые, незрячие глаза, руки заканчивались у локтей, ноги отсутствовали вовсе. Беглого взгляда хватило, чтобы понять – будущим ваятелям откровенно недостает таланта. В их карликовых скульптурах ощущался едва заметный, не поддающийся определению изъян – почти неуловимая деформация. Впрочем, преподавателя это не смущало: он активно следил за подопечными, говорил эмоционально – не без критики, но по-доброму, – всем видом демонстрируя повышенный интерес.

– Молодец, Марк! Отлично, Джонни! Очень впечатляет.

Я робко мялась у порога, стараясь не привлекать к себе внимания. Однако никакие ухищрения не требовались – в мастерской кипела работа, всем было не до меня. Наставник бросал короткие, но толковые реплики, периодически подправлял скульптуры. Любопытно, как он отреагирует на эти дилетантские потуги годы спустя? В его голосе одновременно звучали суровые и успокаивающие нотки. Здесь приживались лишь незаурядные таланты.

Но в голове снова и снова всплывала бьющая наотмашь фраза Вулфмана: рассадник посредственности .

Внезапно я с удивлением узнала в педагоге здоровяка, который всучил мне транспарант. В суматохе, когда на демонстрантов напали члены братства, я совершенно потеряла его из виду. Выходит, участник акции протеста преподает на художественном факультете Вайнскотии! И администрация не уволила его после инцидента. (Может, в творческой среде царят иные нравы, нежели на других кафедрах?) Умиляло, с каким почтением относились к наставнику студенты.

Действительно, Джеймс (или Джейми) внушал симпатию, хоть (как выразился бы Вулфман) смотрелся слегка нелепо в измазанном глиной комбинезоне, потрепанной рубашке и грубых сандалиях поверх серых шерстяных носков. Жесткие неопрятные лохмы падали ему на плечи, косматая борода совсем не походила на аккуратно подстриженную растительность Х. Р. Броди.

Когда Джеймс/Джейми обернулся, меня в дверях уже не было.

– Привет, Адриана.

Адриана! Слышать такое, когда в соседнем кабинете мисс Харли разговаривала по телефону!

Вулфман вернулся внезапно. Спустя три недели отчуждения он появился на пороге музея ближе к закрытию. Как часто я мечтала встретить его, и вот он здесь! Даже не верится.

Вулфман улыбнулся и взял меня за руку.

– Привет, Айра.

Стоял апрель, дождливый и морозный, как зима.

Мы никогда не упоминали акцию протеста. Думаю, Вулфман корил себя за трусость, ведь в глубине души ему хотелось присоединиться к демонстрантам. Вот почему он так разозлился, увидев меня среди протестующих.

В голове промелькнуло: а вдруг когда-нибудь мы оба отважимся на этот шаг и вдвоем выступим за мир?

Во мне поселилось сомнение, можно ли доверять Вулфману.

Но я любила его пуще прежнего.

Что-то у него не ладилось. Скорее всего, на работе, поскольку в ней сосредоточилась вся его жизнь. Он часто бывал не в духе. Постоянно хмурился, пока на лбу не образовались глубокие складки. Смеялся громко и не к месту. По выражению Милли, ехидничал.

Он все время хватался за сигарету, делал несколько быстрых затяжек и оставлял недокуренной в одной из многочисленных пепельниц, расставленных по всей квартире. Я разгоняла дым, стараясь не закашляться. Неужели Айра забыл о вреде курения, об угрозе рака? Забыл, кто он и откуда?

Когда я оставалась на кухне – готовила или убирала со стола, – то слышала, как в спальне Айра вполголоса беседует с кем-то по телефону. Едва раздавался звонок, он вежливо выпроваживал меня из комнаты.

Та женщина. Корнелия. «Нелия».

Наверняка она тоже мечтала заполучить Вулфмана. Но знала о нем куда меньше моего.

Все чаще я держала Айру в своих объятиях, пока он лежал на кровати, уставившись в потолок, и смолил сигареты одну за другой. Лежал истерзанный тревожными мыслями.

Временами на Вулфмана накатывало, и он грозил уйти. (Из Вайнскотии? Но куда?) Порой же сетовал, что Аксель не одобряет его новых, революционных проектов.

Аксель постоянно присутствовал в жизни Вулфмана. В его скудно обставленной квартире, у стола, стояли три стула, и один (незримо) занимал седовласый профессор.

Словно желая объясниться, Айра говорил:

– Я не планирую бросать бихевиоризм. Лишь хочу расширить его границы; пропагандировать разум, управлять им, обнажить его суть. Мы пережили холокост, хотя упоминать о нем запрещено. Фашистские лагеря смерти, «окончательное решение еврейского вопроса», эксперименты на людях. Эйхман – с виду заурядный человек, просто «выполнявший приказы». Об этом не рассказывают на уроках истории, не обсуждают. Америка зиждется на амнезии – на отрицании. Совесть не поспевает за поступками. Я хочу исследовать разум заурядного мужчины – и женщины. Хочу провести серию экспериментов, мини-аналогов нацистских опытов, поскольку нацизм сам по себе – уникальнейший социальный эксперимент. Скиннер проторил дорогу, настало время идти дальше. Скоро произойдет когнитивная, нравственная революция. Для людей непосвященных предстоящие опыты покажутся театральщиной. По примеру нацистов, власть займется экспериментами. Возможно, облачившись в белую форму, поскольку белый цвет символизирует принадлежность к медицине. Подопытные будут принимать нравственные решения. Ничего общего с беготней крыс в лабиринте или с голубями, клюющими зерна. Нет, на повестке будет способность оставаться добропорядочным немцем вопреки политике партии. В эксперименте примут участие капитан и рядовой. Представитель власти, в роли которого выступит профессор психологии, внушит капитану необходимость наказать рядового за то, что тот медленно учится или не спешит выполнять приказы. Согласно инструкциям профессора, капитан подвергнет рядового серии наказаний. Представитель власти пообещает взять всю ответственность на себя. Суть эксперимента – выяснить, как далеко способен зайти заурядный, нравственный человек, если им руководит вышестоящее лицо. Наказания будут ужесточаться вплоть до смерти… разумеется, понарошку – в реальности никто не умрет. Однако подопытный неизбежно раскроет все грани своей личности, познает самого себя. Когда я опубликую результаты, американская психология изменится навсегда.