Эдвин Табб - Смерть — это сон. Белая вдова

— Ладно, — произнес он, не делая на том особого ударения, а скорее для того, чтобы успокоить свой взбудораженный ум, — предположим, у кого-нибудь в самом деле были — и есть — какие-то причины мне напакостить. Но почему?

— Честно говоря, и сам не знаю, мой дорогой неоперившийся приятель. Но я настроен обязательно выяснить, что к чему. Запомни: когда ученый делает ставку в своей карьере на какую-нибудь теорию, он отстаивает ее до конца. Подумай о том, как Исаак Ньютон отстаивал нелепые принципы алхимии после того, как подарил нам свои три великие законы физики. Очень много сделал Чарлз Форт для того…

— Форт! — вскричал Ларри, перебивая друга. — Он был чокнутым, шарлатаном, полным идиотом!

— Не совсем полным, — ответил Нед. — Кое-что из высказанных им предположений имеет смысл. Он был уверен в том, что любая научная теория проходит в своем развитии три стадии: на первой стадии пока что еще только гипотеза подвергается всеобщему осмеянию как нечто совершенно неправдоподобное, на второй она единогласно всеми принимается как откровение свыше, наконец, на третьей от нее отказываются как от нелепой и ошибочной. В его понимании каждая такая теория на второй своей стадии развития не менее нелепа и сумасбродна, чем на двух других.

— Боже праведный! — воспротестовал Ларри. — Да ведь научная теория имеет ценность не сама по себе, а в своем взаимоотношении с общим объемом знаний в тот период, когда ее принимают. Если ты разделяешь представления Форта в отношении научных теорий, то… — Здесь он сделал паузу, прищурился, глядя на своего приятеля, и произнес: — А какое имеет вообще отношение Форт к моей диссертации?

— Самое непосредственное, — спокойно ответил журналист. — Кто-то из сотрудников университета, по всей вероятности, разработал такую теорию, объясняющую гемофилию, которая совершенно не стыкуется с твоей. И вместо того, чтобы честно отказаться от своих взглядов, он пускается во все тяжкие, не гнушаясь и подлостью, для того, чтобы заткнуть тебе рот.

Ларри неодобрительно фыркнул.

— Но ведь это совершенно бессмысленно, и ты прекрасно это понимаешь! Нед, мне кажется, ты что-то знаешь такое, о чем мне пока что недоговариваешь — а я считаю, что имею право знать всю правду об этом.

— Если бы я о чем-то со всей определенностью знал, я бы непременно рассказал бы тебе об этом, чурбан ты этакий!

Однако Ларри, поглядев на него, не успокоился и погрузился в раздумье. В это время в двери, что вела в кухню, появилась Ида, обвела взглядом своих гостей и сказала:

— Вы, что, отсыпаться сюда заявились? Ну-ка, котята, встрепенитесь, ваша мамочка-кошка сейчас угостит вас жареной телятинкой.

Когда Ларри снова почувствовал себя неким вполне отвечающим за себя неразрывным целым, то обнаружил, что восседает в очень неудобной позе в жестком, обитом только холщевиной кресле, сразу же напомнившем ему старомодные сиденья в пульмановских вагонах неподатливой твердостью своей обивки. Вокруг — пальмы в горшках и стены под розовый мрамор, будто это вестибюль гостиницы, возведенной еще в самом начале века и с тех пор не модернизированной.

Он бросил взгляд на толстый пакет, что лежал у него на коленях — в нем была диссертация, которую столь мастерски отфутболили всего лишь днем раньше — и подумал, что он, наверное, все-таки сошел с ума. Несмотря на все то, что говорил ему Нед Толмэн о противодействии его исследованиям, в сумраке вестибюля гостиницы, да еще с похмелья, ему казалось, что куда вероятнее то, что он все-таки просто написал никуда не годную диссертацию.

Он определенно, должно быть, совсем ополоумел, отправившись в Нью-Йорк в надежде, что ее прочтут в Колумбийском университете. Теперь у него было совершенно непреодолимое желание плюнуть на все, покинуть вестибюль отеля «Квинз Краун» и первым же поездом вернуться поскорее в Бостон.

Хотя было и весьма маловероятным то, что он потеряет работу в лаборатории, Ларри решил, что все-таки будет лучше, если он отошлет своему боссу телеграмму, в которой объяснит причину сегодняшней отлучки на работе.

Он поднялся, пересек весь вестибюль и отправил телеграмму. Часы с позолоченными стрелками над доской с ключами сообщили ему о том, что еще нет девяти утра. Не было никакого смысла представлять свою родившуюся под несчастливой звездой диссертацию до десяти часов.

Запах горячего кофе, гренков, бекона и других блюд на завтрак приятно щекотал его ноздри, и Ларри, сунув пакет под мышку, пересек вестибюль и вошел в обеденный зал отеля.

Он заказал фрукты, копченую семгу, горячие оладьи и кофе. Пока он все это заказывал старшему официанту, он заметил, как в это же время место за столиком у противоположной стены занимал какой-то невзрачный сумрачный субъект.

У этого невзрачного сумрачного субъекта одно плечо было чуть-чуть выше другого, что придавало ему какой-то сморщенный вид, да и весь он казался каким-то перекошенным в левую сторону. При иных обстоятельствах Ларри вряд ли удостоил бы этого субъекта более чем мимолетным взглядом — но он отчетливо помнил, что видел этого человека, когда он опускался на сиденье с противоположной стороны прохода в вагоне электрички, которою он воспользовался для того, чтобы приехать сюда из Бостона.

На какое-то мгновенье в голове у него промелькнуло — а не преследует ли его вот этот тип, однако он сразу же постарался выбросить из головы эту мысль как еще одно указание на параноидальное мышление, что совсем не улыбалось Ларри. Он решил, что это просто случайное совпадение — еще один бостонец, который сел в один и тот же поздний поезд, направлявшийся в Нью-Йорк, а затем решил остановиться в «Квинз Краун».

Отведав ледяного компота с инжиром и ананасными дольками, которые выглядели не очень-то аппетитно, но оказались очень вкусными, он попытался восстановить в своей памяти все по порядку, что происходило этим суматошным вчерашним вечером. В том состоянии душевного расстройства, что он поначалу находился, третья рюмка у Иды оказалась тем решающим фактором, что определил все, что последовало после этого.

Ида на сей раз превзошла саму себя в своем кулинарном искусстве, и поджаренная ею телятина в самом деле была шедевром кулинарии. Под стать было и виски, что ее сопровождало. Мало-помалу вечер превратился в непрерывный спор, в котором Нед настаивал на том, чтобы Ларри продолжал разрабатывать единожды затронутую им тему, а Ида с равной настойчивостью уговаривала его полностью бросить эту затею.

— Нед, если ты и дальше будешь внушать Ларри мысль о том, что кто-то намеренно ему пакостит, ты можешь спровоцировать у него возникновение мании преследования. Кроме того, даже если это и правда — сама-то я ни за что в это не поверю — все равно для него совершенно бессмысленно прошибать стенку своею не такою уж крепкой башкою.