Карен Уокер - Спящие [litres]

Однако в палате притаился еще кое-кто, слишком юный, чтобы спать. Кунжутное зернышко, как сказали бы в книгах, доведись Ребекке их почитать. Клетки уже группируются в слои. Скоро начнут формироваться органы. Через неделю в крохотном сердечке появятся камеры. Через две проступят черты лица. Через три образуются зачатки рук и ног.

Маленькому созданию требуется лишь одно – время.

События принимают стремительный оборот, как будто с ростом числа больных время летит быстрее.

Только за один день…

Мужчина в мятом костюме засыпает в разгар проповеди в лютеранской церкви Санта-Лоры. Прихожанам не впервой дремать на скамьях, поэтому присутствующие не сразу соображают, что к чему.

Домработница обнаруживает два бездыханных тела в хозяйской спальне отреставрированного викторианского особняка на Аламеда-стрит. «Они мертвы», – шепчет она в трубку, однако вскоре принятым за покойников декану с супругой ставят новый диагноз: слились не в смерти, а во сне.

Фургончик флориста на всех парах врезается в озеро. Водитель не пытается выбраться из кабины. Десять дюжин роз покачиваются на волнах, пока их не прибивает к берегу.

Истории множатся: бегун распластался на тротуаре, рядом в коляске надрывается младенец; скрюченного, замерзшего егеря находят на глухой тропе; почти апокрифичный рассказ про рыбака, уснувшего за штурвалом посреди озера, – его пес отчаянно воет на луну, а лодка уплывает все дальше, пока навсегда не скрывается из вида.

Болезнь распространяется через вентиляционные шахты Ассоциации молодых христиан и старшей школы. Проникает в отделение реанимации.

Делаются кое-какие выводы: флорист, например, занимался цветочным оформлением для свадьбы медсестры, а декан мог купить у него орхидею.

История проникает в национальные СМИ. Подробности занимают верхние строки веб-сайтов, мелькают в многочисленных лентах новостей по всему миру. В пабликах постят, репостят и комментируют заголовок «Таинственный недуг безжалостно косит население калифорнийского городка».

Крохи информации не в силах утолить информационный голод.

Политики – от мэров до президента – спешат заполнить вакуум пресс-конференциями, пока тему часами мусолят на ток-шоу. Голоса участников звенят от возбуждения. Как на американских горках, когда слышишь зловещий скрежет металла перед очередным спуском. Возникает полемика. Как остановить болезнь, какие меры предпринять. Задаются вопросы: почему Центр по контролю и профилактике заболеваний не среагировал раньше? Эффективна ли защитная экипировка врачей? И наконец, как власти умудрились упустить двадцать шесть подростков, содержавшихся в карантине?

На семнадцатые сутки в доме престарелых, где Натаниэль часами просиживал возле Генри, в солнечной палате с видом на озеро, девяностолетняя подопечная засыпает в инвалидном кресле. Ее хриплое, но в то же время глубокое, размеренное дыхание сбивает с толку персонал. Зачем тревожить старушку, пусть поспит. Телевизор не умолкает до вечера. Бугенвиллея царапает вековой подоконник. По небу проплывает солнце. Сгущаются сумерки, столовая оглашается звоном тарелок, однако женщина продолжает спать, свесив голову на грудь. Она просыпается, когда медсестра переносит ее на постель. Бормочет что-то о детях. Короткое пробуждение, распахнутые глаза оттягивают вызов доктора. Даже потом, когда старушка не поднимается к завтраку, спохватываются только через пару часов.

Вводятся новые правила: отныне дом престарелых закрыт для посетителей.

Натаниэль узнает об этом в тот же день от охранника на парковке.

– Единичный случай, – успокаивает охранник. – Но лучше перестраховаться.

Натаниэль выводит имя Генри на белом бумажном пакетике, в котором остывает миндальный круассан.

– Передайте ему, хорошо? – Он вручает охраннику сверток.

Натаниэль выезжает из ворот без особого беспокойства. Университетский городок дважды закрывали в прошлом году, и всякий раз тревога оказывалась ложной. Истерия – вот настоящая чума современности.

Изо дня в день прогулки по лесу затягиваются, сосновые иглы хрустят под ногами. Деревья тоже обречены уснуть вечным сном, навеянным засухой и короедами. Разрушение длится годами, объясняет Натаниэль студентам, просто мало кто обращает внимание. Деревья живут и умирают медленно, почти незаметно для глаз. Пока вырастет единственный корень, в истории произойдет целый калейдоскоп событий.

Занятия отменили на две недели. Предстоит убить уйму времени.

К счастью, сегодня Натаниэль знает, чем себя развлечь: в ванной надо починить трубу под раковиной. Хоть какое-то занятие.

В хозяйственном магазине продавец за прилавком встречает его в белой хирургической маске и синих латексных перчатках.

– Маски закончились, – объявляет он с порога. – Перчатки тоже.

Натаниэль ощущает панику и отчаяние, захлестнувшие городок. Но ведь людей хлебом не корми, дай им волнения, драмы.

– Мне нужен запорный клапан, – поясняет Натаниэль.

Крохотная деталь, ценой семь долларов за штуку, но без нее маленькая протечка в трубе грозит обернуться наводнением.

Продавец явно удивлен, даже разочарован – как можно в такое время заниматься всякой ерундой?

Изначально дом, прежде чем стать общим, принадлежал Генри. Сам Натаниэль никогда не поселился бы в крохотных проходных комнатушках, до отказа набитых мебелью: креслами-качалками, напольными часами, комодами из красного дерева, заполненными скатертями. Персидские ковры. Викторианские обои. Канделябры.

Они ругались из-за нескончаемого потока книг, журналов о путешествиях, альманахов французской и итальянской поэзии, упаковок нот и шариковых ручек, купленных на домашних и гаражных распродажах, в антикварных лавках. Для каждого напитка Генри держал специальный бокал. Горы книг на обеденном столе, на полу в гостиной и на лестничной площадке неуклонно росли. Из кухонных шкафов вываливались поваренные книги, заляпанные вином и оливковым маслом после тридцати лет совместных вечеров.

Однако при взгляде на голую столешницу, без привычного хлама, на душе не становится легче. Не радует аккуратно застеленная кровать, на которой больше не громоздятся ксерокопии статей и недочитанные книги, не радует, что очки Генри больше не теряются в груде одеял.

– Ух ты! – поражалась дочь Натаниэля в свой последний визит. – Здесь теперь как в пустыне.

Чтобы добраться до трубы, Натаниэль вынужден лечь на спину, растопырить ноги и упереться плечами в стену. Допотопную мойку Генри приволок однажды летом, привлеченный не столько ее практичностью, сколько красотой. Какие линии, восхищался он. Какой силуэт. Какая тумбочка из красного дерева в комплекте.