Карен Уокер - Спящие [litres]

На двадцать восьмой неделе мозг формируется настолько, что способен испытывать страх, реагировать на голоса. Тогда же плод начинает видеть сны. Интересно, о чем? О мерном покачивании на воде или об игре света и тени? А может, юный рассудок грезит о чем-то поистине непостижимом, недоступном языку и науке, чего нам никогда не узнать.

Плод учится открывать и закрывать рот. Стремительно оформляются легкие, которым совсем скоро предстоит перерабатывать воздух в полезный для тела кислород.

Занятия в школе возобновляются.

Сара снова обедает в одиночестве на площадке. Внезапно – о радость! – она замечает Акила, целого и невредимого.

– Привет!

– Привет. – Его речь слегка заторможена. Без слов понятно, что он недавно перенес болезнь.

– Как родители? С ними все хорошо? – спрашивает Сара.

– Да, порядок. А твоя семья? В норме?

Она кивает.

Теперь они частенько перекусывают вдвоем, пока другие школьники носятся по площадке. Приятно разделить с кем-то молчание. Кругом распускаются весенние цветы: у научной лаборатории благоухают розы, спортивный зал обрамляют бархатцы. Повсюду в траве желтеют одуванчики.

Погожим солнечным днем, покончив с ланчем, Акил рассказывает про отца.

– Он мог погибнуть. – Однако ему повезло отделаться легкой хромотой и шрамом на бедре. – Знаешь, у меня странное чувство, как будто все это только должно произойти, – признается Акил.

У него ощущение, что скоро отца посадят в египетскую тюрьму, семье придется спасаться бегством, а потом, в маленьком американском городке, папу ранят солдаты.

Звенит звонок. Школьники спешат по классам. Но Сара не двигается с места, слушает.

– Я понимаю, это уже случилось, но ощущение, как будто случится опять – и будет повторяться снова и снова.

Ребекка спит, даже когда начинаются схватки. Спит, когда игла вонзается в позвоночник и анестезия проникает в каждую клеточку тела.

Она не просыпается, пока в соседней комнате акушер и медсестры облачаются в защитные комбинезоны из тайвека. Не просыпается, пока ей обрабатывают йодом живот для кесарева сечения.

Даже скальпель не в силах потревожить ее сон.

Ребекка спит, когда акушер делает надрез и руками, затянутыми в два слоя перчаток, раздвигает мышцы живота. Спит, когда тот же врач вскрывает матку, а медсестры тампонами собирают выступившую кровь. Ребекка не просыпается, когда младенца достают из утробы – как будто вырвали зуб. Не просыпается, чтобы полюбоваться первыми мгновениями своего малыша.

На памяти медперсонала это самые тихие роды.

Все ждут заветного крика, однако новорожденный молчит. Во сне Ребекка упускает хорошую новость: по крайней мере, ребенок дышит. Но есть и плохая – он спит. Как выяснилось, вирус Санта-Лоры способен передаваться через плаценту.

Пуповину обрезают и перетягивают, младенца взвешивают, заворачивают в пеленку и прочищают носовые каналы. Когда с необходимыми процедурами покончено, кому-то из медсестер приходит в голову положить ладонь Ребекки на лобик малышу – эдакая пантомима встречи матери с ребенком.

Ребекка спит, пока ей зашивают разрез и прижигают рану. Спит, когда младенца кладут ей на живот. Ребенку дают грудь, и он – спящий! – принимается жадно сосать, однако Ребекка все не просыпается.

Мертвые – среди них врачи и медсестры, учителя и художники, преподаватели философии и французского языка, мэр Санта-Лоры. Молодые, старые, средних лет. Целая семья – три человека – угасают с интервалом в несколько часов, меркнут, словно лампочки на фасаде. Те, чьи тела так и не были найдены, погибают от обезвоживания. Однако при врачебном уходе основной причиной смерти становится остановка сердца. В какой-то момент оно замедляется настолько, что уже не может перекачивать необходимый объем крови – как у буддийских монахов, погруженных в глубокий транс. Чтобы почтить память погибших, пригородные блокпосты заваливают цветами, служат заупокойные, но народу собирается мало, скамьи выносят на улицу из страха заразиться.

С каждым днем число умерших растет. Один из десяти узников Морфея так и не просыпается. По крайней мере, они уходят тихо, без мучений и даже не успевают испугаться смерти.

В один прекрасный день имена всех жертв вируса появятся на мемориальной доске у обмелевшего озера, под сенью изнуренных засухой сосен.

Ребекка, пятью годами старше, гуляет с сыном по лесу. Малыш держится за маму, а свободной рукой рвет одуванчики – белые парашютики-семена разлетаются в разные стороны. Глядя на сына, на то, как он растет, Ребекка постигает простую истину – жизнь продолжается.

Вот он, уже шестилетний, стоит на вышке в небесно-голубых плавках и кричит:

– Мама, мама, смотри!

Ребекка сидит в густой траве у бассейна. Воскресный полдень, они дома у ее родителей. Шлепки мальчика лежат у нее на коленях, его выходной костюм валяется неподалеку. Из дома доносится перезвон посуды – мама готовит обед.

Сын прыгает с вышки. Бомбочкой. Выражение его лица: глаза зажмурены, точно под давлением улыбки.

– Здо́рово! – восклицает Ребекка, пока мальчик плещется в бассейне.

Он невероятно похож на ее брата в том же возрасте. Плавательные очки, щербинка между зубов, долговязые ноги, длинные ступни. С соседнего участка плывет аромат апельсиновых деревьев. Мама возится на кухне, церковные туфли с низким каблуком стучат по линолеуму.

Сын выбирается на бортик. Вода стекает с него ручьем, на дорожке, по которой Ребекка когда-то шлепала мокрыми ногами, остаются следы.

– Не бегай, – говорит она фразу, неоднократно повторенную ей матерью. – Не бегай, а то поскользнешься.

Впрочем, это лишь один полдень из череды ему подобных. Частичка целой жизни.

Мальчик растет. Становится старше. Взрослеет. Поступает в колледж. Резко бросает учебу. Долгие споры, обиды, примирение. В год смерти бабушки, матери Ребекки, сын уезжает в другой город. В год смерти деда он возвращается. Бросает работу. Становится художником. Снова поступает в вуз. Женится. Рожает двоих детей.

Как-то вечером Ребекка с сыном прогуливаются по окрестностям. Она уже в возрасте, он в расцвете лет. Перед прогулкой они успевают поссориться, но сейчас обида потихоньку забывается.

– Я должен сам принимать решения, – произносит сын, и Ребекка испытывает странное чувство дежавю: его поза, выбор слов, то же самое Ребекка говорила своим родителям много лет назад.

Ребекка просыпается в незнакомой комнате. Белые стены. Флуоресцентный свет. Капельница в вене. В растерянности она рассматривает интерьер, но узнает только университетскую колокольню в неомиссионерском стиле. Значит, она снова в Санта-Лоре.