Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Она есть. Хоть Королевский Размер и родился в Ливерпуле, все свои великие фонограммы он записал в Хамбурге, а стал настоящим рокером Мерси-бита, – рек я, не настолько доверчивый, как остальные, кто сие отрицает. – Молодые «Битлз», когда они еще бегали в коротеньких штанишках и не были так знамениты, ходили на его концерт – и позаимствовали у него звучание и стиль своего будущего репертуара. В частности, Джон Леннон воспринял саму позу Тейлора и выбор рок-песен. Но крут Тейлор стал (помимо собственного великолепного вокального диапазона в четыре с половиной октавы) из-за своей группы «Домино». В лучшем своем виде они были самой жесткой и сыгранной группой музыкантов в исторьи английского рока. У них было подлинное чувство рок-н-ролла. Ни одно роковое подразделенье никогда не бралось за трудное дело увлеченности. Была в них фашистская страсть. Ничто не выделяет людей больше той увлеченности, каковую они вкладывают в свою жизнь, – и чем именно бывают они увлечены. Они не ломались. Они просто дули, как демоны, – не полумерочный джаз или мощный попс, или джунглевый хип-хоп: они лабали истинный жесткий рок, никакой помадки и лимончиков на десерт. Они были единственной английской группой, сопоставимой с лучшими чорными американскими музыкантами рок-н-ролла.

Распад группы просигналил о смерти британского рок-н-ролла; о его конце. Королевский Размер сошел со сцены, вообще ушел из индустрьи и никогда боле уж не выступал. Огромная потеря для его почитателей, к коим я причисляю и себя. А усугубилась трагедья тем, что после его исчезновенья остался вакуум, незамедлительно заполнившийся пресными, неумелыми и никчемными.

Теплый воздух окутывал меня своим еротическим свеченьем, и тут мысли мне вдруг занял совершенно иной вопрос – мне в трубу словно бы вставили покражу любви.

По неделе пролежал я в компрометирующих позах и с Ёртой Китт («Уска дара»), и с Грейс Джоунз («Давай поближе к бамперу»), но дам рок-попа я и пальцем никогда не трогал – пасовал и с Тиной, и с Дженис, и (неизбежно) с Мадонной, и с мириадами других, их было чересчур много, всех и не упомнить. Не поймите меня неверно – все они привлекательны и необузданны, но им недостает изощренности и таинства, столь существенных для Любовного шторма.

Яко кошка у сливок, часами мисс Китт слизывала семя с моего гребня. При таком интенсивном любодействии сперма гноится с моего скальпа сибаритскою фугою. Свои вздутые власы украшаю я красными вишнями, ломтиками апельсина и персиков, а также кубиками сахара и клубникою, кои Ёрта процеживала жадным своим язычком себе в рот. Пока сперма моя стекала на ея блескучее тело, образуючи на чорной ея коже лужицы белого, она лениво помешивала ея удлиненными своими ногтями, а затем пила.

Откинувши волосы назад, на согбенные мои плечи, странно было видеть, как мои же соки жизни пенятся и каплют у меня на глазах, истекают из меня богатою добычей, ошеломительно и неизбегаемо.

Вот так-то я и являю вам себя – дабы развеять ваше недоверье к тому, что заношу я меж сих страниц. Я всего лишь Встань и Иди, у меня ни единой мысли о том, как избегнуть пенькового воротника лжи.

Говорят, тщеславен я, но гляньте мне в лицо – а не на несклепистого подростка с собою рядом. Не есть ли сие лик Восточного Бога, токмо слепленный из земной глины; из страстной, яростной глины? Из той глины, что не терпит ни отрицанья, ни защиты.

Ясно, что я не толстокожее, не бельекрад, не гарцун.

Аханье двадцатого столетья надуло населенье до того, что банальность оно стало принимать за норму. Общество, терпящее говноглотов и евреев, окажется в полном упадке. И вновь я возвысил голос свой – утешить ту тему, что ныне занимала моих спутников.

– Классический Рок – подлый десятник. Он сообщает предельный амфетаминовый нахлыв силы – и ничто иное на свете, кроме слов Хитлера и зафиксированных секунд пред самою смертью, не сравнится с ним по ужасу и экзальтации. Но мгновенье спустя он вновь забирает свой дар, извращенный и летучий, засеянный объективизмом скуки. У самых подлинных артистов творческая жизнь длится очень кратко. Быть может, повези им или будь они поистине творчески, пару лет они и протянут – а остальное время их тратится на очень приятный стыд от упадка в них творчества. Похоже, естьли творчество у вас достаточно посредственно – и не горите, – вы переживете годы посредственности, затерявшися в призрначном окне. Сим полуталантам я скажу прямо… издохните.

– А ты когда-либо в жисть такое вот видал? – прервал меня Гас, и щеки его щеголяли королевским румянцем, меж тем как сам он показывал на первую грязную младенчески-голубую сводчатую арку меньшего из двух мостов, представших нашему взору.

У основанья ее, полупогрузившися в кьяроскуро, омывавшее бурливую Темзу, полувыгрузившися из него, в качаемые волнами плоты сгустился крупный лоскут шоколада, покрывши собою область вод площадью по меньшей мере в сотню квадратных ярдов.

Здесь разбилась группа еврейских летунов – свою шоколадную суть они просеяли сквозь хмарь густым бурым желе. Еще виднелось несколько издохших еврейчиков – они встали на дыбы и изваялись, руки простерты фениксово в сладком сем мертвомуте.

Их кошмарным ударом шоколад и галлоны речной воды выплеснуло на галечный пляж. По мешанине забегало сколько-то береговых ракообразных, манящих крабиков и быстроногих шипастых морских пауков – в буром месиве оставалися серпантины их следов.

Джек постукал меня по плечу и кивнул. – Вон, у берега.

Я последовал его указанью.

Там трудились беспризорники – ловили угрей и лангустов в сточных канавах, что усеивали собою всю Набережную в сей части. Некоторые детишки, вооружившись тяпками на длинных рукоятях, соскребали начисто плоть с костей двух еврейских трупов. В нескольких ярдах поодаль лежали шоколадные кожухи – треснувшие, тлеющие и горящие в монохромном свете, подпаляя свою сусальную обшивку.

– Мир жесток, сие верно, – сказал я, думая лишь об haute couture .

Мимо нас пронеслося пылающее шоколадное дитя с нимбом газового света над головою – она таяла уплоченною ценой. В вышине, на Мосту Гарибальди, казалось, хлопают крылья – скругленные, дабы напоминать собою индийские пагоды, – и бьются в густых тучах дыма, кои производило ея горенье.

Краем глаза в шкуре шоко-детки узрел я юного щипача – он быстро перемещался к нам и выглядел решительно подо зрительно. Посему отнюдь не удивительно, что, когда он кинулся к золотым часа Джека, я был готов к нему со своею багателью. Дитя поднесло кресало к моей вспыльчивости, и приспособленье, кое избрал я для него, было горлорезною моряцкой бритвою 1870 года выпуска, с острейшим лезвьем во всей Англьи. Выдернув резак из его чехла в брюках моего чорного-с-золотом костюма, я чиркнул вьюношу прямо по лицу. Вложив некоторое усилье, резанул я влево от его щеки, вдоль шеи и вниз под его подбородок, действенно и симпатично вскрывши ему горло. Отступил, хохоча, на шаг, а он меж тем рухнул на колени. Его мужественный взгляд уперся в мои очеса – и посмотрел на мою мощь. Я завалил его сапогом.