Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Мы никогда не сдаемся! Мы восторжествуем над Партиями Разложенья, ибо вера наша больше их веры, воля наша крепче их воли, и в нас вечно горит Пламя, что осветит сию страну и позднее осветит весь мир сей.

Не имея иного Властителя, кроме собственной совести, наслаждаючись веселиями мира, я вел жизнь свою так, как душе моей было угодно. Развязавши узел на своем кредо – при посредстве длинных лезвий, – я намеревался сделать так, что золотые евреи сии для разнообразья возьмут и умрут.

Они перемещались ко мне траекторией зигзагов, петляя меж Старою Церковью Челси и Садами Креморн. Вослед им ветер теребил цветки и бутоны в садах Королевской больницы, где как раз происходило Челсийское Цветочное шоу. Их кратко окутали облака пыльцы, но вот из них они вынырнули, все неземные на вид и дерзкие своим еврейским высокомерьем; величественные, однакоже погрязшие в нижайшем состояньи Нехватки.

Сии еврейские золотые ангелы обуты были в сапоги высотою в пол-лиги.

Упругость и поступь их совершенных превосходных тел – сих посланцев неуклонного несчастия – смутила меня. Паденья и взлеты голосов их несли с собою океанский гомон и рев суровейших глубин. Ко мне с лаем вернулся patois marine, и впечатленье, оказываемое ангелами, было таково, будто дичайших и непристойнейших зверей во всем Мирозданьи загнали в сих золотых еврейских существ и принудили рычать и выть, и буйствовать, и вообще устраивать пандемоний, предполагаючи полнейшую деменцью всех тварей сотворенных, – таково было непристойное живое еврейство, положительно помазанное семитским салом.

Подумать токмо: сим воздушным непристойностиям не отказали в доступе – они проникли на сей прекрасный оскипетрованный остров Великой Британьи.

Сей Англьи. Нашей Англьи.

Далеко ушли мы от Чосера, Милтона и Баньяна, от Шейкспиэра и Бейкона, от Роли, Дрейка и Нелсона, от Дикенза и Флоренс Найтингейл, от нашей некогда зеленой и приятной, стойкой и крепкой земли – к стране обнесенных заборами гор, муниципальных трущоб и городских микрорайонов, где вход-воспрещен и туда-нельзя. Естьли мы больше не будем отвергать, естьли не подымемся неумолимо против подобных сим еврейским ангелам – нам пиздец.

Моузли, в чьем прохладном полусвете, должно быть, я мнился всем прочим затаившимся, – единственный вождь, кто попытался откефаллить народ Англьи.

Англья! Сколько всего означало прежде сие имя – и до чего мало значит оно сегодня.

Обряженные в гротесковые мундиры хлыщи и увешанные драгоценностями титулованные вдовы, переезжающие с бала на банкет, покуда народ гниет и голодает, – я поставлю вас в известность.

Я не придал никакого значенья тем жидовским рылам, что налетали сверху на меня, и дерзко выступил им встречь. От злата их у меня сперло дух, и я припоминаю мелкие проколы на их телах, сочившиеся изысканно ксантиновым шоколадом.

Таковы были ангелы, сформованные из огненных колец небес иудейских.

Первым прибыл еврей, вкрутивший курбеты ошуюю от меня. Он вдруг остановился предо мной и залился румянцем по самые свои бакенбарды, а сардоническая ухмылка приоткрывала ему один песий клык. Сие совпало с прибытьем второго еврея – от меня одесную, коий ныне тоже замер намертво, безмолвно подрагиваючи в воздухе.

Сии двое были семянно-худы. Всего лишь навсего – тонкие обрешетки кости, занавешенные паутиною кожи из густо-шоколадного злата. На правых предплечиях их значились числительные, извитые кантом из сахарной глазури. Я сразу догадался, что родились они в Аушвице и присланы из язвительности отметить судьбу мою тем архангелом, доктором Менгеле – Engel Der Vernichtung человека, содеянного в Аушвице.

Третий же – массивный еврей, нацелившийся занять позицью центральную относительно двух первых, явился последним. Он пролетел ко мне на пару ярдов дальше протчих и высился надо мною, а по коже его взбегали языки пламени. (Тлеющий огнь вспыхивает, получивши вдув от мехов, мгновенно загорается ярко и принимается генерировать собственный водород.) И, невзирая на ревущие пламена, хоть и перемещались мы в различных мирах (так сказать), я признал в нем – поистине и незамедлительно – Линцского Еврея, Людвига Виттгенштейна.

Один мэнчестерский мальчонка всегда узнает другого.

В неразглашенный час фрагментированного былого (ибо я был пиан, заливши в себя чересчур много чарок) меня представили реактивному филозофу и прославленному фрукту Мэнчестерского института науки и техники, что на Оксфорд-роуд. Посредником меж нами выступал сэр Озуолд Моузли.

Я здравомыслие свое выбросил в Константинополь, покрыл зажатости свои слоем чорного и скользнул во власяницу похоти. Я приуготовился оседлать сего златого еврея с напористым намереньем – сужденье мое оставалось невынесенным лишь в отношенье того, в какое отверстье ебать его поначалу.

Разумеется, никакой конкуренции не просматривалось. Сей его еврейский разум, коим он столь гордился, я вот-вот инфицирую.

Быстрою палкою развернул он ко мне сию свою суровую главу. Златая кожа лица его, подернутая рябию, гладка была, аки зародыш, и сверхъестественно жутки, иного прилагательного и не подберешь, были шоколадные его зеницы, из коих сочились жемчужины горячего млека. К устам его прилипли осколки карамели, разбитой в полете из Германьи.

– Saujud . – Я обратился к нему, яко старый школьный товарищ.

– Ich hatt einst einen Diener, der hieß Horror [18] Был у меня некогда слуга прозваньем Хоррор. . – Заиканье, коим был он знаменит, пропало. Глаголал он высоким чистым голосом, нередким у тех, кто преодолел в себе физическую протырь.

– Мой честный друг. – Я сменил подход и заговорил с сим существом, принесенным из чуждого мира, фальшивым языком. – Мы, что и речь, всего лишь бедные тут лицедеи. Я сыграю с тобою честно и по справедливости – и снова с тобою выпью, покуда не околеешь, естьли сочтешь ты сие уместным.

Еврей-отступник Виттгенштейн щелкнул мне пламенными перстами в раздраженьи, и вся физьономья его сложилася бандитски и ужасающе. Его изящно изогнутая спина, подъятая, аки радуга, побудила все нервы и мышцы моего организма к схватке возбудительным кошмаром.

– Сеятель Куколей, древний враг рода человечьего… объявил, что станет сеять и растить пагубные Ошибки иррациональной Души.

Сего хватило, чтоб закоченеть.

– Интеллектуальная Душа не есть лишь истинно сама по себе и в сути своей форма человечьего тела, но… в согласьи с числом тел, в кои вдохнута она, может она быть, была и есть, а также будет умножена в человецех.

– Форма, в коей аз есмь, есть форма, в коей аз есмь. Отвечал я очевидно. Хоть и сам я сносно доверчив, сердце мое – покамест мое, и я не смог не рассмеяться над экстравагантностию его страсти.