Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

У меня все чесалось – так хотелось вогнать мои пеньки в плоть Джесси. Чего я никогда терпеть не мог – одиозного притворства ложной нежности.

– Покажь ей своего парнишку-дружочка.

Сознавая поощрительные бормотанья, я уловил безответственное лицо.

– Поцелуй меня. – Рот ея поднялся к моему.

Серебряный прилив луны сиял на том, кто уплатил Королю и Стране своим полную меру кожи.

– Как мило! – сказал я. И тот особенный взгляд, что снисходит на женщин, когда они почти полностью насыщены, возник на лице у Джесси. Пот выступил на коже ея, и ея черты, казалось, расползлися в разные стороны и выглядеть стали пудингово и травно-кукольно. Беспрестанно мелькал туда-сюда язычок ея, и я подвел к нему свои уста. Крепко держа язык ея между своих зубов, я вогнал свои персты ей в анус по самые их рукояти, стал вталкиваться глубже и вытягивать их с быстрою настойчивостью; а затем отпустил ея язык.

– Как мило. – В брутальной экзальтацьи, ленивыми движеньями бедер она вторила моим словам. Настало объявленье ее любви – тугое, как и у кого угодно на лике сей земли. – Мой милый и моя страсть.

В светском обмороке Джесси перекатилась на бок, позволив всему в ней мне открыться. Я упокоил длань свою и легко скормил своего мужика нужному месту – и тяжко переместился ей за спину.

Мисс Мэттьюз полностью нагнулась, попавшися приступу вздохов.

– Останься, пожалуйста, навсегда, николи не уходи, – расслышал я, как она повторяет, покуда меж нами мы не впали в объединенную мантру слов и телодвижений, что длилась пятнадцать минут – либо целую вечность (я не мог какое-то время сказать, что именно, ни с какою долею уверенности).

Когда ж наконец я вытянулся из Джесси, она облегчилась на меня, и я содрогнулся в самой ея сути.

Вспышкою златое семя забило из меня. Златое, яко Соломонов телец. Кипуче горячее, искрящее и потрескивающее.

Естьли и было возможно распознать зачатье в веществе моей спермы, златая моя дрочба была к сему пригодна. Пузырящийся крик новых живых зародышей возрадовал мне слух, и я размазал уровень златой смазки и дунул духом на еякулят, и ударил по нему всею своею мощью и дланью, и был то отнюдь не пустяк, и тогда расхохотался я над собственным безрассудствием – дабы явить сериозность. Инстинкт британской крови восстал прямо и дерзко супротив моей гордости.

Широкая и мясистая спина была вся заляпана живым присутствием моей жизни, и я свернулся подле нея калачиком, подтолкнув под нея свои теплые длани. Она погрузилася в сон. Тело ея пульсировало от моей любви, и я угнездил свой рот на жаркой ея шее, небрежно навернув отбившуюся прядку ея влас себе на язык. Так мы и проспали сколько-то часов.

В ночи пизда ея мне навязалась. Под покровами лежали мы, обвившися, ее потаенное я возлегало у меня на груди. Пизда ея была раскрыта, тела наши синхронизованы, я слышал, как бьется у нея сердце. Она нежно спала. Ее влажные интимные органы терлись об меня. Волоски на бугорке ея были влажны. Я чувствовал, как ея влагалище распялилось, и ни единой тени не упало, когда я обхватил ея руками. Она верила, что ея доверьем я злоупотреблять не стану. Она была тепла. Протечки изнутри тела ея невольно поступили на меня. Меня томило вырасти из ея тела, поливаться ея секрециями, я желал, чтобы она поглотила меня всего. Длань моя вновь и вновь скользила обережно вкруг нея, туго ея ко мне прижимая. Плоть ея была антиномична. Я вогнал в нея перст, на что она ответила, яко дитя, и сама вжалась. Мне хотелось подскользнуть под нея и пить.

–, – я не сказал ничего. – Я люблю тебя.

Проснулись мы одновременно, воздух вокруг весь кипел напряженьем. Снаружи город маскировали пики зоревого света. Казалось, весь Лондон спрыснут новым и красным лученьем.

– Хорэс, – Джесси стремилась заказать себе восстановительных кордиалов. – Что самое важное у тебя в жизни?

– Вспышка и Круг, – без малейшего колебанья отвечал я, – …и ты – а раскрытая бритва бедной третьей!

Раз с Моузли – с Моузли всегда.

– Трам-пам-пам-там.

– Типа как? – осведомилась Джесси о звуке. По-прежнему пропитанная сном и зачарованная.

Хоть у меня имелось и более обычной причины быть благодарным за прием, оказанный мне сей ночью, мне бы, чувствовал я, не повредило и добавки. Джесси по-прежнему выглядела заполненной любовным обещаньем, и я потянулся ко двум бокалам вина «Шея Праута», опрыскавши каждый наперстками соли и специй. Джесси поднесла бокал ко рту, отхлебнула, нежно глянула на меня и предложила мне. Его коснулися уста ея: я тоже отпил, и оно быстро оседлало мне мозг.

– Тра-та-та-пум-пум.

Сей Зов Совершеннейшего прилетел откуда-то с юго-запада от Лондона, взбухая предельной скорбною нотой, высокою и низкой, что ткалася долгими нисходящими тонами едва ль не сверхъестественных каденций: все до единой лампы у меня в квартире раскололись вдребезги.

– Сие мне так напоминает причитальщиков , – чуть не щебетнула Джесси. Неспокойствие смодулировало ей голос еще выше обычного. – Ну, знаешь; скорбящих плакальщиков?

– Да и впрямь. – Ко мне вернулась отрывистость, ибо теперь я знал, что мне последует наказанье. Ибо с детских лет моих в тряских трясинах Голуэя сие мне было известно как Ирландский Плач .

Стенанье экстенсивною гаммой отнюдь не было прерогативой какой-то одной нацьи. В последнее время практикующие Juden присвоили практику сию для своих коварных нужд. Подобная мимикрия под злые души была типичною жидоложью.

Истинно трагичные души претерпевают свое наказанье в чистилище и сопротивляются Вельзевулу преданно, а любые зовы к велько-вольге скромно ограничивают.

С жидовинами ж не так, осмелюсь я утвердить.

Сие все и решило.

Кивнув Джесси, чтоб не сходила с места, уверенный в безопасности ея, я приложил свои руки к одеванью и быстро встал в своем приемном костюме начеку. Окно в город по-прежнему было открыто, сухой утренний воздух ерошил ветерком массу моего гребня.

Любить одну женщину до обожествленья, нелегко представить себе никакого другого состоянья, столь отвлекающего человека чести и вниманья.

Я попытался отставить в сторону истому любви.

Фашизм есть сам дух человека действия: божество в человеке. Сам дух Наций – в пламени их творенья, страстно следует их восходящей звезде.

Шарлатаны и жонглеры могли занять свое естественное место позади меня. Не подставляя спину мою cuchilleros, лезвья двух любящих бритв мельком раскрылись, и я дал их рукоятям праздно упокоиться у себя в ладонях. И вот обзор мой смутного ландшафта, утишенного войною Лондона, прояснился, и я приметил три золотые фигуры – они вспрыгнули и крутили кульбиты, приближаючись ко мне по рассветному воздуху. Сим существам слова приветственной преданности ниспали с моих тонких патрицианских уст.