Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Ох, миленький, никогда не покидай меня, – сказала она. Внутри у меня изливались странные новые чувства, однакоже пребывали во мне они прямо и уверенно, словно ждали там искони, – вот уж наконец и любовь в совершенстве своем; истинный собиратель сердца.

– Собачка, не сидящая на месте, находит косточку, – простонала Джесси и поставила меня в известность о своем наслажденьи, вся разлатавшись по чорным простыням, и ея ноги танцовщицы широко раскрылись. Крапины и кляксы моей спермы украшали все части ея тела. Я видел, как они тлеют цветками радиации, белые и тускло-желтые, оттеняя ея розовую кожу от головы до изящных пальчиков на ногах. Никогда ни единая женщина не выглядела так прекрасно.

Я склонился и прижимал ея к себе пять минут, целуючи ея полным ртом. В итоге она рассмеялась и оттолкнула меня.

– Хорэс, я за свою жизнь не раз пускалась за семь верст киселя хлебать, но теперь верю и впрямь, что в меня вошла любовь.

– Сияющая любовь, дорогая моя, отправлена в путь превыше всего. – Я позволил своей тяжести и кипящей коже прижать ея под собою. Собственным своим осмотическим согласьем мой мужик отыскал и вновь проник ей в еще-влажные ложесна и пробрался по дюйму за раз вверх по ея трубе к потолку живота ея. Уронивши голову, я алчно вернул себе свою сперму, вкушая ея с каждого участочка тела ея, до коего мог лишь дотянуться. Не извлекаясь из нее, с ванилью и апельсинами по-прежнему свежими у меня на языке, я поспешно заглотил лорда Хоррора обратно к себе вовнутрь.

Тут я поник, задержавши дыханье, – во мне плескалось бургундское наслажденье. И вновь пенис мой вспыхнул и принялся качать в ея сокровище, аки акула в киселе. И крепко меня сжавши, Джесси Мэттьюз своими божественными трелями инженю запела милую колыбельную:

– Все возмущенья amour сводятся лишь к шиллингу шотландца. – Я был там – и играл Капитано Хоррибиликрибифакса по самую рукоять. Николи в намеренья мои не входило лгать сей женщине – либо же крутить ей Пьяненькие Кучери моей профессии. Джесси была собственным своим публичным созданьем, а я вполне хорошо знал все искусства Драмматургического Мастерства и Мистификаций. Кроме того, она была подлинною звездой экрана, и ей не требовались никакие мои жульничества.

Вот рубец мой полностью ей даден, и я покинул наше ложе, отправился к открытым балконным окнам, глядевшим в лондонскую ночь, и сделал свое дело. Выебав даму, джентльмен всегда вытирает себе хуй о шторы.

– Надеюсь, «солнечный лучик» скоро явится и создаст тот звездный маскарад, под коим сможем мы забавляться своею любовию вечно. – Соскользнувши с ложа, Джесси грацьозно перешла всю комнату ко мне. Она отодвинула полузадернутую штору, являя ночное небо, кое не смогло б опорочить тонкую филигрань нашей фанитазьи. – Что сие за шум? – Она вопросительно повернулась ко мне. Одна лишь мелодья голоса ея в обществе могла прекратить беседу в ея теченьи.

В отдаленьи возбуждался шурум-бурум воздушного полета.

И вновь истина старой пословицы: в том смысле, что один живой осел вышибет все говно из целого леса, набитого дохлыми львами, – стала мне живо очевидна.

– Пусть умру я, – свернул я кости своих рук в Божью сцепку, поднеся их к челюсти своей и колотя погремушкою на манер низкого еврея. – Так-помоги-же-мне.

Узкий луч света явился на горизонте, и через все небеса раскатился резкий треск.

– Кто-то из наших? – поинтересовалась Джесси.

– Нет, кто-то из ихних. И не один, я думаю. И сие евреи. Можно определить по сему музыкальному нытью, что несется поверх всего протчего шума.

Раздался грохот противовоздушных орудий. Повсюду засвистали клочья зенитного огня. Затем светомаскировка нарушилась прожекторами, наконец-то осветившими пламя войны: усугубляя неудобство всего. Конфликт предоставляет людям полезный плацдарм негодованья. Уже не важно было располагать целым столовым сервизом.

Я склонил голову и вновь прислушался к первому звуку. За брехом ветра, несшего большие белые облака, я слышал звучные щелчки и чпоки, менявшие свою тональность. Евреи, летевшие по ночному небу, подбирались все ближе. Тот треск кипящих ирисок был уже столь мне знаком, что я быстро прикрыл собою Джесси от первого начального искрящего набрызга горячей карамели, чьи частицы приперчили мою нагую спину. Я носом чуял опаленную плоть, качавшую енергью в мою трубу.

Затем с Джесси, угнездившейся в моих объятьях, мы оба наблюдали, как все новые и новые евреи подымаются от красновоспламененного горизонта, собравшися в эскадронные массы бомбовых налетов. Распростертые руки каждой отдельно взятой личности касались кончиков пальцев ея соседа. По моим оценкам выходило, что в унисон летит от тысячи до пяти тысяч жидов – они развертывались по всем пламенным небесам гигантским строем свастики.

Вскоре знак отличья Хитлера господствовал над всею лондонскою ночью. Не могу и передать дрожь, бурлившую во мне при виде сих Ловцов Человеков. Небеса, под завязку набитые человечьими нулями, сотрясали гордость мою. Тщеславье мое не упрекнулось и их физиогномическою несимпатичностию.

И предположительно получат они сие предпочтенье, право на кое им давали их страданья.

Джесси, свободная от деятельного снобизма, подъяла ко мне лик свой и произнесла:

– Мой Дорогой Сладенький, они пьют смерть, как вино, давай надеяться, что оно подарит им границы утешенья.

Извлеченье нравственного урока из бедствий других демонстрировало ея свойства, а также показывало, что я не ошибся, любя сию женщину.

Евреи на завершеньях сего строя грохотали и пылали белым пламенем божественной силы – едва ль не еякуляцьею радости. Горячий имбирный кордиал брызгал из них непрестанным чарующим и лесным дождиком. Я излагаю голую правду и даю клятву в истинности сих событий.

Опустошающее рассужденье пало на нас, пока столпившиеся и живые евреи парили над нашими головами. Могу передать удивленье наше, когда узрели мы, что множество евреев в центре сего разлива воздушного человечества накрепко замерли – пленниками летучего льда. Иные по-прежнему располагали подвижностью – и Дед Мороз ниспадал с них кристаллизованными тучками. По их телам лизался и брызжал суровый огнь, а они выкрикивали нам свои имена. С какою целью, даже вообразить не могу. Как будто сие могло уменьшить их кошмар! И так вот, с неудачею, льнувшею к ним пьявками, они вечно плыли вперед…

– Dulce et decorum est pro patria топ, – произнес я. Гораций, как и обычно, отвечал уместною цитатой.