Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

– Март поищет, апрель постарается, май сообщит, жив ты или мертв. – Конечно же, он знал, что я знал, что первоначальное Майское древо было человеком. Не ханжеский маска рад городим мы ныне на сельских площадях Маленькой Англьи.

Рассматривал ли меня Моузли как «Джека на Площади» либо «Зеленого Джорджа» – Шута? Я быстро пробежался ладонью себе по груди, сместивши в воздух горсть чего-то похожего на крохотные зеленые споры. Лицо мое и облиственная глава также увешены были гирляндами зелени. Высокий и сухопарый Шут «умрет», дабы символизировать кончину зимы. Естьли и надо вообще «умирать», я стану первым рапсодом с Погремушкою, чистым и прихорошившимся к отходу.

Весьма умиротворяющая « Liebestraum » Листа медленно плыла по-над сборищем, расслабляючи наши нервы. Различные стороны пили в дыму яичный поссет, небрежно пожираючи нас глазами, притененные лигроином, словно осели в шумной пивной таверне.

Там я и оставил затрудненье в покое.

– Вы теперь выставите мне выпивку в «Радуге», – само собою разумеющимся тоном произнес я Томми Морэну, отметивши, что Моузли зацепился языками с несколькими идолопоклонниками Чёрчилла.

– Вы тут короновали речугу, спору нет, – рассмеялся Томми. – Но миновали дневной сбор, зуб даю.

Отпрокинувши в себя «кислого бренди» и прояснивши тем себе голову, я вознамерился перенести все восторги сего дня к себе на вечернюю программу Радьо ЧОРНОДОМ, еще раз доказывая своим слушателям, что искусству публичного вещанья учился отнюдь не по манерам уличных лоточников и шулеров из кегельбана.

Тем же вечером.

Некий весьма еще зеленый щеголеватый джентльмен, олицетворенье благоразумья, с сцыновиим почтеньем возложил беловенную длань на микрофон по адресу Кингз-роуд, нумер 165, а на сердце его была сплошь чорная желчь, а по костям скручивался кольцами дар достославного языка. Внутри у меня воля Магьи клокотала, аки Том-с-Колышка, вопло щенное зло, всеобъемлющий доспех Природы, обволокший меня коконом.

Я уховертил 666-й дьяпазон Химмлера (скорость бега Зверя равнялась 666 милям в час) ради Нужной Дряни, что взбивала кровь и разжигала честь. Молчащая нацья – нацья потерянная. Никакого смысла не будет в ипотеке умеренья слов моих сегодня вечером. Nostalgia dell’ Avvenire и похоть к сей земле станут мне библиею; позволивши сбивающей с толку пеньке фашизма излиться из меня бурным потоком.

– Добрый вечер, г-н и г-жа Дьяпазон, длинные, короткие и средние, Дома и в Контингентах, а также в кошкиных усах. Сие я, я здесь и я имею эфир.

Снаружи аппаратной будки моей болтовне улыбался Джек Гуд. Гас Гудвин показывал мне большие пальцы с обеих рук – но с безопасного расстоянья.

– Как кормить свиней вишнею, – сказал я им не в микрофон.

Контролировать кожу сего мира – предприятье не для слабых душ. Я выворачивался так и эдак, во мне взметалась невротическая сила.

Я склонил Предприятье к сей задаче. Объединенные транспаранты Радьо ЧОРНОДОМ и Радьо Райхс-рунд-функхаус смыкались ласточкиными хвостьми роем над моею главой. На гребне моем поблескивала чорная сперма. Вниз по моему лицу скользили кольца жженой красной вишни.

– Говорит Радьо ЧОРНОДОМ! Да будет снова велика Британья; и в сей час величайшей угрозы для Запада да воздвигнется ж из праха штандарт Hakenkreux , увенчанный историческими словами « Ihr habt doch gesiegt ».

Дальнейшие три часа по радьоволнам Европы я крутил крепкие диски Любовного Бопа с губительною скоростию, вводя в мировой эфир звуковую ярость Ебаного Рагнарёка.

– Да, и впрямь! – выкликнул я в гордыне своей и здравом сужденье. – Меня зовут Хорэс Уильям Джойс [16] Хорэс – с латыни, означает «Свет солнца». , и я прожил такую жизнь, какой не жил ни один человек никогда …

Как Легкое Англьи бродил я по улицам Небес и прогуливался по рощам Преисподней…

Как Шут Биркенау стоял я, склонившися пред страстью Аушвица, и ужасное зарево его опечатывало мою душу Панчинеллы.

Мертвым героям Британьи в священном союзе скажем мы: «Как и вы, мы отдаем себя Англьи; чрез века, что разделяют нас; чрез славы Британьи, что нас объединяют. Глядя вам прямо в глаза, мы даем вам торжественную клятву: мы будем верны – сегодня, завтра и всегда! ДА ЗДРАВСТВУЕТ АНГЛЬЯ!»

Грезы, умирая, не шумят.

Я отхлебнул из бутылки «Имперского токая» и засим добавил еще одну строку, будто она запоздало пришла мне в голову:

– Друзья зовут меня Хорэсом, но самые близкие – те называют «Хоррор».

Токмо много поздней осознал я, насколько зловещ станет сей намек для всех, кто меня знает.

В сей день значимый Другой проветривался в сем мире иным человеком.

Прекрасное ль я существо?

Женщины мне частенько отпускали такие комплименты – должно быть, так и есть.

Я познакомился с Джесси Мэттьюз [17] Джесси – разновидность «Джейн», что означает «Дар Божий». и грядущее мое – там, в ея костях. Я люблю ея, все вот так вот просто. Бескомпромиссно. На всю оставшуюся жизнь. Не так, как любовь испытывают другие мужчины. Но всеобъемлюще для моей крови.

Я не стыжусь признаться: то была любовь с первого взгляда. И часа не прошло, а я уже уложил ея к себе в постель. Два свои перста вложил я ей в попу и понял, что она моя. Она была одета в белье от Вайсса с Шафтсбери-авеню. Ее чорные власы, увязанные в косицы, поблескивали. Бутылки Лака для Волос «Лепи Влажно» сотворили чудеса.

Она по-прежнему замужем за Сынком Хейлом.

Пробегая губами по мягкости ее спины, я вжал язык свой ей в анус и нежно облизал там все по кругу. То и дело Джесси шептала мое имя, изгибаючи круп свой и опускаючи холмик.

В наши дни фальшивки и притворства николи не было человека с лучшим сердцем. Я откинулся назад, дозволив мисс Мэттьюз оседлать меня, и дыханье ея сладко овевало мне лицо.

– Никогда не втюривайся ни в каких прошмандовок, – изложила она мне с таким знающим цинизмом, какого раньше я и не встречал.

И вжик – все до единой капли моего содержанья влились в нея.

Я не записал кровать, на коей мы объединились. Она была криптонитово зелена и обширна, подъята на некий постамент, увенчана позлащенным подзором, за коим обойная панель изображала трубадуров с лютнями – напоминанья о более кавалерственных днях. Четыре свечи Бонапарта озаряли спальню мою, отбрасывая совершенно скаредное сиянье, и под оным мы несколько часов извивались.

Я натирал ей анус розмариновым маслом, покуда не почуял, что она вся тает.