Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Я корчил рожи – показать, что на устах моих ни капли шоколада.

На смешанной кочке из обуви, волос, очков и тысяч разбросанных зубов лежало небрежным манером мертвыми два десятка мелких беспризорников. Глава моя нырнула вдоль груди, возбужденье гребня моего флиртовало густым семенем по ветру. Я различил множество примешанных к сей печальной живой картине пузырьков и пакетиков, марок дезинфектантов, знакомых мне с давно минувших дней: «Мыло Доктора Ловеласа», мартышачью марку «Броука» (очищающий брусок), «Госсиджева Карболка Обжоры», «Плющовое Мыло (Оно Не Тонет)» и «Брусок Акдо».

Вознамерившись, свершив все, что могло иметь последствья, и располагаючи тонкостию не меньшей, нежели у прочих мужей, я вскарабкался на тот курган и сгреб голову одного из тех трупов, маленького мальчика. Кожа его была бела, яко бумага. Его шея в руце моей складывалась и хлопала, аки шея мертвого гуся.

Покуда я стоял там на коленях, в мою сторону навязался шумный ветер, принесши с собою мне в лицо раскаленную докрасна грубую овсянку Имбирных Пряников и Поющих Ирисок, Лакричной Воды и Испанского Сока. Тянучие младенческие голоса неопределенной тональности замещали массированный звук атонального уханья, и темы многих возможностей – зародыши пока еще никем не слышанных мелодий – поступали мимолетно и суггестивно. Слышат ли те бессчастные, поинтересовался я, поющие в руце Смерти, слабо дующие вдали рога Эльфляндии?

Пели ль дети сии по Тонической Сольфе?

На миг расположился я в истинном благодушье, слушая «И улыбайся, когда все рушится», «Ключи Кэнтербёри» и протчие песни. Ни на йоту не важно было, что я не в Камышовом Хлыстовом Лесу, не в Пади Малая Медь и не в Красном Эдди. Ибо муж настоящий устраивается там, куда падает. Я мягко поместил детскую голову обратно на кучу и, покинув тое стойло, продвинулся далее сквозь те зачарованные хлевы. Мне по-прежнему удавалось различать трупы во всевозрастающем их количестве, как мужчин, так и женщин, и старых, и молодых – они усеивали полы, загромождая каждое стойло на всю его высоту.

Вот вам Честный Торговец, естьли угодно, сим наслаждающийся. Мои томливые зеницы отнюдь не мешкали, но в полной мере вбирали в себя, дабы отвечать вместимости. До недавнего времени определенные евреи тут, должно быть, полагали, будто обитают на свинячьей спине.

Побывал на самом крае жизни, вот каков я – и выжил, дабы о сем рассказать.

Еще одно маленькое дитя, девочка, самая крошечная изо всех, виденных мною в тот день, и по-прежнему живая и немощная, лежала, опираючись спинкою о флагшток. Blutfahne, Кровавое Знамя Третьего райха, трепетало над нею. Из носа ея – струйка личинок, единственный недостаток ея, и я подступил к ней, яко собутыльник.

– Диэдри Печалей, Бернис Личика Сердечиком и Прыгучих Каштанных Кудреек. – Уста мои причмокнули, я потянулся к ней и пробежал перисто-костлявыми перстами по власам ея. – Маленькая Святая Тереза Роз. – Мягок тон мой был, выписанный, как говорится, Беспристрастною Рукою.

Дитя рыдало ведрами.

Ошкуренные розовые свиньи, столь трупно-мертвые, с крупными апельсинами, воткнутыми в раззявленные их пасти, не могли б вознестись до скорби ея.

Поблизости целеустремленной жизнию пыхтел темно-зеленый битумный котел. С одного конца у него имелась высокая дымоходная труба, с другого – топка, и все вместе оно напоминало «Пыхтящего Билли», токмо упрощенного и лишен ного всяческих его кривошипов и приводных рычагов.

– Ты откуль?

– Бэттерси-на-Хамбере, – отвечала она. – Я недалеко ушла. Я живу здесь теперь.

– Так оно и есть.

– Вот до кости мое начало.

Она протянула руку для моего осмотра. На сей анорексичной палочке кости виднелся сглаз голоданья. Явно ее обуяли Мертвые.

Падучий дождь чорной окалины из бойлера и перемежающийся блев чорноватого дыма и дымчатого красного пламени из горизонтальных реторт превратил нас на вид, могу вообразить, в фигур из сновиденья. Глаза мои вернулись к пыхтящему устройству обок нас, после чего пошарили в тенях, где размещались протчие машины. Сараи казались крупней, границы их не так четко очерчены. Похоже, следуя внутренней поверхности огромной стены «ГРАЧЕВНИКА», бежала желез ная дорога, и я наблюдал, как деловитые паровозы с седлообразным баком тянули угольные вагонетки, нагруженные нагими взрослыми телами. Я поднял голову, весь до конца отдавшися вони угля и газов, липнувшей к тем несчастным жизниям. Вековечное в сем месте: осадки сажи и запах кислот каменноугольной смолы, Zyklon-Blausäure «Giftgas» (Синильная Кислота) и перезвон «Иеремиад», Подъямщиков и Метерлинковцев.

Было ощущенье, когда сидел я за столиком, пия пиво «Шлицмилуоки» в «Функ-Эке» на Кастаньен-аллее, будто возможно все. Когда Моузли стоял бы за Англью без бедности и бюрократьи, за отмену классовой системы и право всех мужчин и женщин высказывать все, что у них на уме, без страха перед подавленьем. Но Закон о расовых взаимоотношеньях покончил со свободою речи в Англьи. Всякое меньшинство в сей земле давило любое обсужденье равенства – большинство существовало под игом меньшинства. Ныне сею землею правят Сыновья-Ублюдки Истины – и ходят привольно по ней же.

После уместной и пристойной паузы дитя мне спело:

Латентный отцеубийственный порыв понудил меня вложить один свой перст ей в уста, помешать там пульпу. Стихийные человечьи твари имеют дело со стихийными же страстями, посему я медлил, но в итоге палец изо рта у нее все же вынул. Руки почти-мертвых играют со мною причудливые трюки – они трямкают и перебирают струны моего сердца. Мельницы Бога мелют – и мелют они как по невинным, так и по зверю.

Ея большое младенческое личико воссияло – без единого намека на шоколад, – и глянула на меня она так, словно я Сквайр Нижайшего Разбору.

– Считаешь? – Покудова из меня вырывались смешочки, катарсические и подбитые семенем, сквозь зубы мои посвистывало рычанье низких волков. – Сегодня сие вряд ли, дорогая моя. – Ебаное надувалово сквозило в гуморе моем. – Твои лихоманки тебя одолевают – вот стою я, человек из кремня, пред очами твоими.

Тогда содеял я то, что было необходимо, и с тем закрыл ей глаза и оставил сидеть ее роскошно.

То не было деянье для Тома Подгляды из Ковентри, и я расхаживал туда и сюда, а честный великан мололся под моею пятой.

– Ибо мне нужен воздух.

Вот какова истинная цена моя. Аз есмь единственный, кто ступает по сей земле, на кого можно положиться в том, чтоб вы услышали, каково все есть – а не как вы сего желаете.