Николай Олигер - Праздник Весны

И когда она приходила къ нему, онъ говорилъ ей:

— Маленькій другъ мой, въ тебѣ живутъ всѣ злые инстинкты первобытной женщины. Но не отказывайся отъ нихъ, если не хочешь потерять всю свою прелесть.

— Я не знаю, каковы были женщины раньше. И я ни отъ чего не хочу отказываться.

А потомъ возвращались влюбленные, и она смотрѣла на ихъ юное счастье безъ зависти и огорченія. Конечно. Коро, быть можетъ, лучше скульптора уже по одному тому, что его любитъ такая женщина, какъ Лія. Но она никогда не промѣняла бы его на своего друга, человѣка съ высокимъ лбомъ и медлительными мыслями.

— Въ ихъ счастьѣ, такомъ полномъ и свѣтломъ, есть что-то загадочное, и это загадочное лежитъ на немъ, какъ темная тѣнь.

Это она сказала Акро. Тотъ закрылъ глаза и растянулся поудобнѣе на тепломъ, мягкомъ пескѣ. Потомъ отвѣтилъ, подумавъ:

— Во всякомъ случаѣ, Коро дастъ намъ теперь много новаго. И если даже его счастье кратковременно, — оно можетъ принести больше, чѣмъ цѣлая человѣческая жизнь.

Висъ пришелъ одинъ, безъ своего молчаливаго спутника.

Отвѣтилъ на вопросъ Абелы:

— Онъ уѣхалъ сегодня утромъ и сказалъ, что не вернется. Это значитъ, что я увижу его снова не позже будущей весны.

— Когда я смотрѣла на него, мнѣ казалось, что онъ пережилъ большое горе.

— Не думаю. Я знаю хорошо всю его жизнь, — и повѣрь, что въ ней не было ничего, тяжелѣе обыденныхъ мелкихъ огорченій. Онъ просто безполезный человѣкъ, который только беретъ все у другихъ и ничего не создаетъ самъ. Онъ пробовалъ нѣсколько разъ работать у насъ на фабрикѣ, но даже и изъ этого ничего не вышло. Онъ только портилъ матеріалъ и отнималъ время у мастеровъ. Теперь онъ заберется куда-нибудь на край свѣта, будетъ смотрѣть, какъ живутъ другіе люди и вернется обратно попрежнему никуда не пригоднымъ.

— Ты странно цѣнишь людей. Какъ будто мы не можемъ допустить эту маленькую роскошь: дать возможность жить также и тѣмъ людямъ, которые ничего не хотятъ дѣлать!

— Это глубокая ошибка. Человѣчество имѣетъ право быть щедрымъ, но оно не имѣетъ права быть расточительнымъ. Достаточно того, что мы отдаемъ такъ много труда и времени на безполезное въ своей сущности служеніе красотѣ: на дворцы, сады, картины и статуи, на торжества и праздники.

— Ну да, ты готовъ признать и насъ, художниковъ безполезными тунеядцами, хотя мы работаемъ не меньше твоего. Вотъ, смотри еще: сдѣланное тобой платье уже изнашивается и я скоро перестану его носить, а наши дворцы и статуи проживутъ много столѣтій.

— Пусть такъ. Живи же въ своихъ дворцахъ и не носи моихъ одеждъ.

Абела покачала головой.

— Перваго человѣка я вижу такого, какъ ты. Должно быть, твоя старая философія такъ изсушила твое сердце… Мы, художники, не можемъ гордиться тѣмъ, что по слѣпому случаю дала намъ природа. И вѣдь всякая работа — творчество, а разница только въ степени. Мы часто создаемъ общими усиліями какое-нибудь одно произведеніе, — и тогда никто не знаетъ, гдѣ кончается трудъ одного и гдѣ начинается трудъ другого. И то, что мы сдѣлали, мы отдаемъ всѣмъ, и наши праздники— праздники человѣчества. А ты стоишь въ сторонѣ и такъ много злобы въ твоихъ глазахъ.

— Ты права. Во многомъ я хотѣлъ бы вернуться къ прежнему. Это суровое прежнее выковало на своей наковальнѣ сильныхъ и смѣлыхъ, которые, въ конечномъ счетѣ, и дали намъ все то, что мы теперь имѣемъ.

— Я слышала, какъ то же самое говорили другіе. Но у нихъ не было ненависти, какъ у тебя. Они только радовались, что минувшее — минуло.

— А я хотѣлъ бы, чтобы оно вернулось.

— Ты — одинъ.

— Да. И я не найду себѣ послѣдователей. Я могу гордиться этимъ.

Его не любили — но онъ приходилъ. Замкнутый въ самомъ себѣ и одинокій, онъ относился равнодушно къ окружавшей его холодности, а его маленькіе глаза всегда смотрѣли зорко и угрюмо.

Повидимому, его очень интересовала любовь Коро. Иногда художникъ неожиданно встрѣчалъ его въ лѣсной чащѣ, куда уходилъ вмѣстѣ съ Ліей. И тогда Висъ исчезалъ такъ же внезапно, какъ появлялся, и только его сгорбленная темная спина нѣсколько мгновеній мелькала сквозь зеленыя вѣтви.

— Зачѣмъ онъ былъ здѣсь? — тревожно спрашивала Лія. — Онъ всюду слѣдитъ за нами. И даже, когда его не видно нигдѣ по близости, я чувствую на себѣ взглядъ его глазъ.

— Я скажу ему, чтобы онъ не приходилъ больше.

— Нѣтъ, нѣтъ! Вѣдь я не боюсь его. И, можетъ быть, онъ даже совсѣмъ не злой человѣкъ. Онъ просто одинокъ и несчастенъ. Не говори ему ничего, прошу тебя.

И всетаки, послѣ такихъ встрѣчъ они раньше обыкновеннаго возвращались домой, потому что не хотѣлось говорить словъ любви послѣ внезапной близости этого человѣка.

— Что случилось съ вами? — спрашивала Абела, отъ которой не могла укрыться даже и самая слабая тѣнь недовольства, лежавшая на лицѣ Коро.

Но художникъ не любилъ разсказывать объ этомъ.

— Пустяки… Мы слишкомъ далеко забрались въ лѣсную глушь и немножко утомились. Ничего особеннаго.

Лія отвѣчала опредѣленнѣе.

— Мы встрѣтили Виса, а ты знаешь, что Коро его не любитъ.

— Какъ странно! — пожимала плечами Абела. — Мнѣ кажется, что Висъ — именно изъ тѣхъ людей, къ которымъ нельзя испытывать ни любви, ни ненависти. Но онъ непріятенъ, это правда. Онъ можетъ испортить нашъ отдыхъ и наше уединеніе.

Однажды онъ пришелъ поздно вечеромъ, когда заря уже погасла и круглый заливъ потемнѣлъ, какъ старый бронзовый щитъ. Только самая вершина снѣжной горы еще свѣтлѣла и ея льды казались теперь пропитанными кровью. И что-то мрачное было въ примолкнувшемъ лѣсу, и тяжело опускались къ землѣ черно-зеленыя вѣтви. Сухая вѣтка треснула подъ ногами Виса и четверо, сидѣвшіе вмѣстѣ, вздрогнули.

— Хорошій вечеръ! — сказалъ пришедшій. — На горѣ— кровь, а берегъ не похожъ уже больше на цвѣточную корзину. Хорошій вечеръ.

Никто не отвѣтилъ ему, но онъ, какъ будто, и не ждалъ отвѣта. Сѣлъ немного поодаль, такъ что не видно было его сумрачнаго лица, скрытаго вечерней тѣнью.

— Когда солнце свѣтитъ ярко, когда поютъ птицы и распускаются цвѣты, и вода въ заливѣ становится изумрудомъ, оправленнымъ въ жемчугъ, — тогда жизнь, представляется мнѣ старой обманщицей, которая выглядитъ значительно лучше, чѣмъ она есть на самомъ дѣлѣ. Тогда хочется, иной разъ, вѣрить вашимъ мечтамъ и сказкамъ о счастьѣ. Тогда у всѣхъ такія довольныя лица, — а нѣтъ ничего хуже довольнаго человѣка, потому что онъ до глупости добръ и снисходителенъ съ другимъ и къ самому себѣ. Гнѣвъ умнѣе смѣха. Прежде это знали хорошо, а теперь хотятъ забыть. Прежде считалось болѣе доблестнымъ бороться и побѣждать, а не сидѣть въ цвѣточной корзинѣ и наслаждаться счастьемъ.

— Тогда нужно было бороться, чтобы искоренить зло! — сказала Абела, сказала затѣмъ только, чтобы прервать скрипучій звукъ его голоса. — И то зло, которое существовало тогда — уничтожено. Намъ не зачѣмъ бороться съ людьми и ненавидѣтъ ихъ. А та борьба, которая намъ осталась, — борьба съ природой — веселая борьба. Ей не мѣшаетъ смѣхъ. Мнѣ жаль тебя, Висъ. Ты живешь только затѣмъ, чтобы думать и говорить такія скучныя и нелѣпыя вещи.