Константин Волков - Эволюция человечества

— Э-э-ай!

— К чёрту!

Пускай! Август почти хочет, чтобы банкротство развязало ему руки. Когда-то ж он мечтал заниматься искусством! Сам сочинять биокомпозиции — нимф, нет, сущих богинь, начинённых поэзией, а не дешёвых безмозглых кукол. А вот — кроликовод. Пускай мода и рынок заберут его ферму, его неволю. Сам-то он никогда не решится всё бросить. Эх, если бы не долг по штрафу! Тысячи людей занимаются пиратским биосинтезом, а попадаются единицы. Такие, как Август. Не исключено, что он вообще один такой, избранник, мать её, судьбы.

Та нимфа, Дурёха, причина штрафа, вышла слабоумненькая (из-за ускоренного роста по пиратской технологии), но для незатейливого житья на отшибе в самый раз, и со спины она смотрелась — вылитая «Большая одалиска» Энгра, и вынослива, как лошадь, и Пупсик её признавал. По вечерам сидели вместе у аквариума-камина, держась за руки, глядели на завораживающее колыхание огнетелок. Август потягивал печёночный самогон и с ленцой транслировал Дурёхе что-нибудь из воспоминаний, хотя давно не надеялся на её восприимчивость, а она расслабленно улыбалась, позёвывала и качала грязноватой ножкой. Почти как в женатые времена. Только когда Дурёха звучно пукала, самообман рассеивался.

Так донесли ж! У соседа закончился контракт с нимфой из лупанара «Иеродула», и та, прежде чем убраться подобру-поздорову на свой городской отстойник, завернула к Августу, наудачу, предложить услуги, а Дурёха возьми и отвори дверь. Сучка оказалась злобно-законопослушная, лицензионная же, и заглянув в затуманенные глаза одалиски, всё вмиг смекнула: «Ага, тут у нас пиратский вертеп!»

Подбежал Август, но незваная гостья, издавая почти ощутимый невооружённым носом сигнал тревоги, уже рванула с места на своём новеньком «пардусе» — не догнать, не объясниться, не подкупить.

Профсоюзная полиция подкатила через час на бесшумном ультрамариновом «целаканте», застав чету посреди открытой веранды за круглым ротанговым столом. На Дурёхе алело платье, самое юное из тех, что оставила, уходя, жена. Благоухая кроличьими экскрементами и женским секретом, нимфа с коровьей неспешностью жевала оладьи прощального завтрака.

После пятнадцатиминутного суда Августу пригрозили, что следующий раз он уже так просто не отделается: автоматически пойдёт год лишения потенции, как минимум. «Но пока кодекс гуманен. И не намерен лишать лицензионных работниц заработка!» — надменно улыбнулась широкозадая профсоюзная судья — одна в одну «Кампаспа» Годварда — с пушистыми по последней моде подмышками и явно подкупленная лупанаром. Деликатно уводимая под руки Дурёха одарила Августа влажным, но весёлым взглядом. Дурёха она и есть дурёха.

Покривившись, Август проглотил приговор, вкрадчиво сладкий во рту, а живот потом пучило до утра, пока химдокумент не усвоился, да ещё на давала спать мысль, что от любого контакта с нелицензионным хромосомным сырьём или просрочки штрафа у него сработает следующий этап наказания.

— Э-э-ах! — мается бэйб.

— Потерпи, придурок! — стонет Август. — Мне вон хуже!

К счастью, неоплодотворённых крольчих не пришлось накачивать гелем — они впали в оцепенение. Странно. В руководстве по эксплуатации ничего не говорится, что так можно; наоборот, строго-настрого велено не допускать простоя. Хоть что-то сегодня небезнадёжное!

— Вот он я! — Август распахнул дверь.

Бэйб удовлетворённо запузырился. Он всего-то и хотел, чтобы с ним посидели. Погладили по животу, поворковали. Гольдовым бэйбам только жратву подавай и родителей. За минуту с родителем что хочешь сделают. Если, конечно, хочешь то, что они умеют.

— По миру скоро пойдём, парень. Невдомёк тебе!

Пупс растёт, как квашня, уже чулан заполнил, того и гляди придётся перетаскивать его в спальню, а то ж в дверь скоро не пролезет. До самой смерти растут. И немного — после.

— Всё у нас заберут. Всё уйдёт. Как мама, да. Вот ферму с молотка пустят, и прощай, бэйби. Не везёт. Так и хочется вздохнуть по-вашенски: э-э-ай. Только никто не придёт утешить.

Невезуха Августу — решительно во всём. Особенно с Пупсиком по-идиотски всё вышло, с бэйбом.

Казалось бы, с женой подфартило: славная человечиха, розовая и томная, один в один «Рассвет» Бугро. Но человечиха, слишком человечиха! Как покорно поддавалась она моде! А мода шла как раз на бэйбов с синдромом Гольда. Хоть и полусонная по жизни, Анастасия (ох и немодное же имя!) всё ж решила проэкспериментировать ради искусства, ведь распространённейший научный предрассудок того времени гласил, что среди гольдовых бэйбов велик процент одарённых арома-композиторов; одного даже, по слухам, ввели в правление «Внутреннего мира», что заказывает у Августа вставные вомеры.

Вот и захотелось иметь дома своего вундеркинда. Жить ради него. Пусть творит. Раз уж ни один из них сам в художники не выбился.

Ну вот. Завели.

В первые месяц он был совсем как обычные, и плакал так же. Асси кормила модного младенца грудью. Потом он начал стремительно размякать, даже раньше срока. Но и феромонами жонглировать научился прежде сверстников. Не подвёл. Не виноват он, что и говорить.

Намучились с Пупсом, слов нет. Непроницаемый, ненасытный, недвижный, неблагоуханный. Потом мода возьми да и пройди, и и Асси — вслед за нею. Они, человечихи, понятное дело, от всех уходят… Но не все оставляют по себе такие сны.

Пупс, разумеется, остался у отца. На Пупса, как и на всех гольдовых бэйбов, одно время шло пособие, но уже два года как его отменили; вместо денег серьёзная, как грёзовский «Мальчик с учебником» — сочные губки, маленький носик, сонный взор, — инспекторша из тератологической поддержки предложила забрать бэйба в приют. «А пососи-ка…», — спокойно предложил ей Август. И без пособия прожить можно, вот только пришлось стать фермером, а значит, прощайте творческие планы.

Асси потом умерла, и что интересно, чуял же Пупс — верещал. Ещё до прихода первого феромонного сообщения. Вот так. Иногда человечихи уходят загодя. Перед тем как совсем уйти. Чтобы успел отвыкнуть, что ли? Но сны… А ещё снился Фабр на днях. Это мысль.

— Э-э-ай!

— Да, юноша, лучше не скажешь.

Банкротство, нищета и смерть где-нибудь в смрадной подворотне — это, конечно, выход. Самое то для истого художника. Но Август слишком давно в фермерах и к бэйбу привык. Поэтому следующим утром, ясным и нежарким, — ни клочка тумана — отыскал свежую рубашку, неуклюже, но старательно побрился, и долго принюхивался к ногтям, прежде чем на расхлябанном хрипящем «вульфиле» двинуть в город. Во «Внутренний мир», к начальнику отдела инноваций.

— Да, Пупсик, распоследняя наша надежда — доктор Фабр. Что стоит ему замолвить словцо куда наверх? У него, чай, знакомств, как у нас налоговых блох, — смущённо паясничал Август, морщась в зеркало. Бэйб, разумеется, безмолвствовал. Он был сыт и дремотен.