Жорж Старков - Сначала исчезли пчёлы…

— Представляю, — признаюсь, ещё более тихим шёпотом. — Последние десять минут только это и представляю.

— Страшно было?

— Честно?

— Ага.

— Чуть не обделался! — признаюсь и сразу становится легче от понимания того, что мой страх не уникален.

— Я тоже, — грустно усмехается Серёга и нехотя поднимается на ноги, впрочем, как и я.

Засиделись мы… Отец подогнал машину и, очевидно, решил нас поторопить коротким гудком сигнала. Это он зря. Надо проверить, не замараны ли остались портки, от его шуточки…

Как тихо вокруг. Слышно лишь мерное, чуть тревожное посапывание моих спутников и чечётка, которую, несмотря на поздний час, задорно отбивает дождь. В пожарном гараже, где стены уходят под самую крышу, слышна вся её мелодия. Капли — каблучки, то щебечут, как весенний хор беспокойных птичек, то барабанят, словно вбивая в землю многотонные сваи. Я отчётливо слышу, как меняется дождь. Он, то чуть затихает, почти переставая ронять воду на крышу обветшалой постройки, то, будто поднабравшись сил, обрушивает на неё всю свою мощь. Меняет он и калибр своих водяных снарядов. То стрекочет автомат мелких капелек, сливающийся в один сплошной фон, то швыряет в нас большие жирные «бомбочки», которые, падая на шершавый рубероид с глухим хлопком, разлетаются тысячей микроскопических брызг.

Дождь… Когда-то я любил его. В детстве было приятно сидеть на подоконнике с чашкой какао, который любила готовить мама, и смотреть, как улицы поливает небесная влага. Но скоро я разлюбил его. Когда мне было девять, мама уехала, а я остался. Не стало её горячего какао и тёплого пледа, который она приносила вместе с чашкой, и дождь оказался вовсе неинтересным. Просто вода, что размывает по улицам грязь и всё дерьмо, коим человек успел загадить окружающее себя пространство. Хотя, наверное, он справедлив. Он поднимает на поверхность то, что мы не хотим видеть и наоборот — прячет от нас землю, что уже сама давно хочет спрятаться, да всё никак не может. Вот и сейчас, он мстит нам. Может даже, не за весь человеческий род, а просто за то, что двадцать один год назад я его разлюбил…

Все кроме меня спят, а потому, только я понимаю — после такого ливня мы застрянем здесь, как минимум, ещё на сутки. Это при условии, что утром дождь закончится, и солнце начнёт подсушивать размытые дороги. Реши мы двинуться в путь с рассветом — неминуемо, застрянем в грязевой квашне, не проехав и сотни метров от того места, где старый асфальт сменяется грунтом. Так что, скорее всего, мы застряли здесь надолго. Нужно будет подумать о следующем ночлеге. Сегодня думать о чём-то капитальном не было ни сил, ни возможности. Мы просто выгнали воду из кузова, вытерли почти насухо, и завалились, подстелив припасённые Еленой, для непонятных нам нужд, тряпки.

Моё ночное дежурство оказалось последним — с четырёх до семи утра. Практику посменной охраны наших ночлегов мы не упразднили. Да и с чего бы? С момента нашего бегства из города, ни одна ночь не отличалась особым спокойствием. Разве что та — самая первая, в бараке, от которого остались одни головешки. Почему-то вспомнился Женя, предпочетший сгореть там заживо. Хороший был парень, наверное… Я знал его всего ничего, но, почему-то сейчас, когда идёт дождь, вспоминая о нём, становится по-настоящему грустно. Сейчас бы какао… Жаль его нет. Есть только сигареты. Благо — они не промокли. Достаю пачку, кусаю зубами фильтр, вытягиваю одну…

— Молодой человек, не угостите? — слышится откуда-то снизу. Склоняю голову — вижу лицо профессора выглядывающего с заднего сидения, где он, Лиза и Димитар устроили себе ночлег.

— Отчего же, пожалуйста, — протягиваю вниз пачку.

— Да нет, — машет он ладонью, — я к вам. Здесь же ребёнок…

Профессор слегка кряхтя, но, насколько это возможно, тихонько перелезает в кузов, садится рядом со мной на крышу.

— Я, вообще-то, бросил уже давно, — почти стыдливо признаётся политолог.

— Так зачем начинать? — игриво тушу огонёк зажигалки, к которому уже успел припасть Виктор.

— Незачем, — соглашается он. — Но, сейчас, почему-то, хочется…

— Аргумент, — согласно киваю и вновь щёлкаю кнопкой.

Искра воспламеняет газ, табак загорается, и профессор делает глубокую затяжку. Быстро выдыхает — боится закашляться. Посмотрев на него, прикуриваю сам.

— Профессор, вы понимаете, что мы тут застряли?

— Это очевидно, — пожимает он плечами. — Но, что делать? Особого выбора у нас нет. Придётся ждать.

— Ждать… — хмыкаю себе под нос. — У нас две консервы осталось. Да хлеба немного. И это на всех…

— Да, уж… Я, конечно, извиняюсь за, возможно, неуместное напоминание, но я говорил об этом. Не нужно было так набрасываться на еду, что тот врач дал…

Старик-профессор, безусловно, прав. Шимун привёз целую коробку консервов. Пятнадцать банок, если ничего не путаю. С голодухи мы съели почти всё. Все понимали, что за сто километров по буреломам и заброшенным дорогам нам, скорее всего, ещё предстоит остановка и недурно было бы подкрепиться. Однако, когда власть над мозгом берёт голод, то надежда на «русский авось» становится вполне сносным аргументом в пользу наслаждения моментом.

— Не ел бы! — огрызаюсь, прекрасно понимая праведность его слов.

— Тогда бы мне вообще ничего не досталось! — чуть нахохлился он.

— Голубки, чего не спите? — высунул из водительского окна своё заспанное лицо Серёга.

— Тебя ждём! — снова огрызаюсь, но уже в другую сторону. — А ты чего не спишь?

— Жрать хочу, — признаётся он. — Кишки аж крутит!

— Та же история.

— Согласен с вами, молодые люди, — выражает солидарность профессор.

— Может сейчас полагающуюся нам часть сожрём, а? — предлагает мой экс-начальник.

— Не, — берёт мозг верх над моим желудком. — Чего там есть? Треть консервы? Лучше давай дождёмся, когда все встанут. Может Елена чего сварганит. Она умеет «кашу из топора» делать…

— Хочу отметить, — снова встрял профессор, — что в упомянутой вами истории, в той каше топор был, как раз, ненужным элементом. А у нас несколько иное положение дел…

— Слушай, Игорь, — скривился Серёга, — на хрен мы его с собой взяли?

— Не знаю, — подыгрываю товарищу. — Может, это как раз наш «топор»… на самый голодный день.

Профессор поёжился и, на этот раз, воздержался от комментариев. Мы же с товарищем переглянулись, едва сдерживая смех и, коль уж на крыше пикапа остался добровольный дозорный, решили прогуляться по служебным помещениям, а конкретно, к ещё одному выходу.

Удалившись вглубь коридора, мы, в конце концов, вышли на заднее крыльцо, которое, по логике вещей, должно было бы именоваться боковым. Над ступенями внушительный навес, по нему многоголосо колотят капли, кажется, в разы сильнее, чем по крыше. Хотя, это, конечно, только кажется… По бокам площадки стоят бетонные полые тумбы, очевидно служившие раньше для высадки растений, ну, а сейчас, как импровизированные сидения для наших задниц. Закуриваем. Дым влажном воздухе становится каким-то особенным вязким. Хочется, чтобы он согревал лёгкие, однако, сколько не тяни — долгожданного тепла не поступает. Слишком сыро, слишком уныло, слишком хочется сбежать отсюда — из этого водяного плена.