Жорж Старков - Сначала исчезли пчёлы…

— И ты сбежал?

— Да, — уверенно кивает Миша. — Я понял, что начинаю сходить с ума. Это, кстати, даже приветствовалось. Почему-то психов все жалели, и им даже преференции были. В общем, ещё чуть-чуть и всё, ку-ку! — повертел он пальцем у виска.

— И как?

— Воспользовался паникой.

— А если подробнее.

— Сам панику навёл — сам воспользовался. Устроил диверсию с водопроводом. Шум, гам, МЧС, — его лицо расплылось у мечтательной улыбке, — короче — благодатная почва, чтобы «сделать ноги».

— Получилось? — задаю глупейший вопрос и сам поражаюсь своей глупости.

— Ну… — даже как-то замялся Табакерка, — я же здесь, а не в дурдоме!

— Ну, да… — снова мямлю под нос.

— Ладно, — чуть хлопает по столешнице Миша. — Извини, у меня сейчас дела кое-какие, коль уж проснулся… А вообще — заходи в гости. Буду рад. Как я уже говорил, новых людей тут редко увидишь.

— Хорошо, зайду обязательно.

Мы встали, пожали друг другу руки.

— Ой! — вспомнил я, уже практически у калитки. — А как насчёт сигарет?

— Слева, — равнодушно бросил с порога Табакерка.

— Что «слева»?

— От тебя слева ящик.

Оглядываюсь и, действительно, вижу слева от себя нечто на вроде гибрида сундука и собачьей будки. Точнее, именно сундук, но с довольно искусно притороченным к ней ровным отрезком шифера, очевидно исполняющего роль крыши. Сам же ящик стоит на ножках, сантиметров по двадцать в высоту, очевидно служащих сваями, препятствующими намоканию снизу. Вопросительно киваю на него, получаю в ответ кивок одобрения. Открываю крышку-крышу и нутро «табачной будки» являет мне ещё три ящичка. Два с россыпью табака, один с коричневыми сигаретами, перетянутых между собой бумажной ленточкой. На вид в каждой перетяжке по десять сигарет. Оборачиваюсь и ещё раз одариваю хозяина вопросительным взглядом — снова получаю одобрение и уже смело перекладываю в карман штормовки четыре перевязки, то есть — сколько и просил, в пересчёт на стандартные пачки.

— На будущее, — вместо прощания объявляет Табакерка, — там всегда есть сигареты. Приходи — бери.

— Спасибо. А…

— А, это потому, — предвосхитил он мой вопрос, — что такие же как ты, не только с утра, но и по ночам, периодически, приходят. В магазин идти лень, а Табакерке ведь ни спать, ни жрать не надо! — решает покапризничать он напоследок. — Вот и сделал такую вот будочку, для собственного спокойствия. Пользуйся!

— Буду знать, — удивляюсь его изобретательности.

— Ну, бывай! — машет он прощаясь и захлопывает за собой дверь.

— Во дела, — бормочу, почти что про себя. — Будочка, блин…

Отойдя от дома моего нового знакомого пару десятков шагов, достаю из кармана одну из перемоток, вытаскиваю сигарету, верчу в пальцах. Коричневая, на первый взгляд, бумага, оказалась ни чем иным, как настоящим табачным листом. То есть, по факту, это не сигареты, а маленькие сигары. К тому же, их диаметр казался ощутимее больше, нежели стандартный, привычный мне с пятнадцати лет. Да — я рано начал курить. Но, как ни странно, мне никогда не доставляла особых хлопот моя вредная привычка. Разве что, в подростковом возрасте, когда взрослые гоняли, да когда сигареты заканчивались в самый неподходящий момент.

Нюхаю миниатюрную сигару. Запах терпкий, чуть сладковатый — совсем непохоже на то, к чему привык. Ощущаю губами приятную шершавость табачного листа. Чиркаю зажигалкой, жёлтый огонёк сначала неохотно лижет закруглённый коричневый кончик, но чуть распробовав, вгрызается в него и рубленные листья начинают разгораться. По привычке делаю глубокую затяжку и буквально сгибаюсь пополам в приступе удушливого кашля. Такой крепости я никак не ожидал. Прокашлявшись, недоверчиво смотрю на зажатый в пальцах коричневый цилиндрик. Делаю аккуратную, быструю затяжку, разбавляя дым свежим воздухом. На этот раз удаётся сдержать кашель и почувствовать вкус… Да уж, таких сигарет я ещё не пробовал. Того, что я взял, нам с Серёгой хватит явно дольше, чем на один день…

В детстве, начиная с самого раннего и заканчивая тем возрастом, когда родители стали разрешать мне пользоваться общественным транспортом, без сопровождения, меня возили к бабушке на другой конец города. Тогда природу ещё можно было назвать Природой, с большой буквы, и на окраине она была куда лучше, чем в загазованном центре. К тому же, бабушка жила в той части, где преобладал частный сектор, соответственно и уклад жизни там был несколько иной, чем в районах бетонных многоэтажек. Развлечения, соответственно, тоже были сродни сельским.

Так, практически всё лето, я проводил вдали от шума автомобилей и иных прелестей центра многомиллионного города. Помимо бабушки, присматривать за мной должны были отец с его младшим братом. Однако, в отличие от школьников, у взрослых дядей нет летних каникул, и они вынуждены каждый будний день уходить на работу до самого вечера. Ну, а бабушка пребывала уже не в том возрасте, чтобы следить за сорванцом «от и до», к тому же дел по хозяйству у неё было всегда невпроворот. А потому, летом я был как подорожник — сам по себе, и нельзя сказать, чтобы меня это как-то огорчало. Напротив — было весело. Ведь, точно так же, к бабушкам и дедушкам на лето свозили и других детей, плюс местная шпана тоже была, вполне себе, весёлой и интересов схожих имелось огромное количество.

Как раз там я впервые испытал то, что принято называть любовью. Не знаю, было ли это именно то самое чувство или же просто в организме двенадцатилетнего мальчика стали происходить первые гормональные изменения, но однажды я понял, что к одной из местных девчонок меня начало тянуть, прямо-таки, патологически. Девочка была младше на год, звали её Люсей и, как назло, дружила она с моим тамошним товарищем. Кодекс «пацанячей» чести, предписывающей друзьям не ссориться из-за девок и врождённая стеснительность, от которой мне удалось избавиться только к совершеннолетию, не давали мне признаться Люсе в своих чувствах. Однако, несмотря на все «но», тянуть меня к ней не переставало.

Это была, какая-то, прямо-таки, физическая зависимость, которую в следующий раз я испытал лишь ближе к старшим классам, но тогда я уже знал, что это. А вот в двенадцать лет мне всё казалось в новинку и, я всерьёз думал, что моё сердце может не выдержать неразделённой детской любви. Правда, поболело детское сердечко всего недели две. Потом, как ни странно, мой товарищ перестал гулять с интересующей меня особой и, одновременно с этим, к ней пропал и мой интерес. Хотя, как потом выяснилось, девочка тоже дышала ко мне неровно, что, кстати, и стало причиной расставания с бывшим ухажёром. Саму девочку я уже и не помню, разве что только имя. А вот то чувство — такое нежное, но, одновременно, неприятно и тоскливо посасывающее нутро и не дающее найти спокойного местечка — я помню до сих пор. И, что самое страшное, я начинаю испытывать его снова.