Рэй Брэдбери - Полуночный танец дракона [litres]

…А ровно в шесть утра раздался взрыв.

– Что-то как-то слабовато, – привставая в кровати, сказала жена.

– Ну да, чуть полдома не снесло, а так все в порядке!

Уже через пару секунд он стоял во дворе.

В небе вился дымок. А со всех сторон, даже из самых дальних уголков деревни, к пшеничному полю уже бежали люди.

– Ага, это там!

– Да нет же, дым идет вон оттуда!

– А еще здесь посмотри!

В конце концов, когда они излазили все пшеничное поле вдоль и поперек, Питер сказал:

– Значит, это где-то за забором.

– Ну вот еще! – прошипел отец. – То же мне, умник нашелся… Будем искать здесь!

Из дома выбежали дети, прямо в ночных рубашках.

– Да вон там был взрыв! – прокричал Тони, указывая куда-то за забор. – Питер правильно говорит!

Вскоре метрах в сорока от пшеничного поля, на берегу небольшого ручья, была обнаружена свежая воронка, из которой еще тянулся легкий дымок.

Отец, не отрываясь, смотрел на нее, и во взгляде его сквозило отчаяние.

– Надо же, какая маленькая… – проговорил Тони.

– И ничего не маленькая! – упрямо возразил отец.

– Не больше моей головы! – сказал Тони.

Соседи с криками продолжали сбегаться к воронке, а отец все стоял и смотрел на нее, и глаза его как будто отказывались видеть очевидное.

– Да нет, она же была огромная, как печь… – пробормотал он себе под нос, а потом добавил: – Получается, что это вообще не моя бомба!

– Как это?! – воскликнули все.

– А вот так, не моя! – отрезал отец. – Моя бомба упала на мое поле. Огромная, как паровоз. Я сам лично все видел: колеса, искры и даже паровой свисток. Только что машинист из окошка не махал… Вот какая была моя бомба!

– Но тогда выходит, снарядов было два!

– Один, два – какая, к черту, разница? – сказал отец. – Они просто приземлились одновременно! Только у меня бомба – так уж бомба! А это – так, жалкая хлопушка… И к моему участку вообще никакого отношения не имеет!

– Всего-то метрах в пятнадцати от нас упала! – сказал Тони.

– Да хоть миллион!

– Странновато как-то получается. Сколько мы здесь живем, никогда ничего не падало, а тут – бомбы, и сразу две!

– Тем не менее факт остается фактом: моя спелая нива скрывает опасного врага…

– Пап! – шепнул Тони, показывая куда-то рукой.

Все дружно повернули головы.

По золотому пшеничному полю степенно шагала мама и что-то несла в руках. Молча кивнув соседям, она подошла к отцу и точно так же, не произнося ни слова, протянула ему то, что несла. Это был серп.

Прошло уже много лет, а отец по-прежнему, сидя в баре деревенской гостиницы, брал в руки пустой стакан и после серии выразительных вздохов и придыханий бросал рассеянный взгляд на какого-нибудь проезжего незнакомца. А потом, выдержав многозначительную паузу, изрекал:

– Слышали небось про гигантскую бомбу, которая упала на мое пшеничное поле и лежит там, в земле, вот уже много лет? Лежит и тикает… – После этого обычно следовал вздох, полный неподдельной скорби. – Посмотрите, сколько у меня на голове седых волос. Если бы вы только знали, каково это – жить бок о бок с самим дьяволом, который спрятался в ваших колосьях и улыбается вам оттуда своей дьявольской улыбкой… Да от этого любой состарится раньше срока. Вон гляньте на меня – сплошные морщины! А все потому, что живешь и не знаешь, в какой момент тебя разорвет на куски – то ли когда ты выйдешь пахать это чертово поле, то ли среди ночи, прямо во сне!

На это собеседники, как правило, отвечали одно и то же:

– Но тогда почему бы вам просто не переехать отсюда?

– Я что, похож на труса? – мгновенно вспыхивал отец. – Нет уж, не дождетесь! Нас голыми руками не возьмешь. С места не сойдем, так и будем жить здесь столько, сколько нам отпущено Богом. И пахать будем, и сеять, и урожай собирать… А однажды утром вы откроете газету и увидите там мое имя. Оно будет там среди других имен запоздалых жертв войны, которая давно закончилась, но мы-то с вами знаем: враг все равно не дремлет и до сих пор наносит свои коварные удары, притаившись в наших мирных хлебах… Да-да, спасибо, я с удовольствием выпью с вами еще стаканчик.

Уже сгорели в топке десятки календарей, дети давно выросли и разъехались, а отец все так же недолюбливал Тони: и лицо-то у него чересчур учтивое, и руки слишком белые да изящные. А эти его письма, которые он исправно слал родителям то из Лондона, то из Парижа, то из Будапешта? В каждом из них сквозь аккуратный почерк так и проглядывала эта его фирменная невинная улыбочка то ли Мадонны, то ли младенца. Да еще эта его дурацкая манера – в конце письма, там, где люди обычно пишут «целую» или «всего наилучшего», зачем-то писать слово «бабах»…

Солнце стремительно садилось, и, как только оно тронуло краем горизонт, под деревьями стало совсем темно. Игроки, как по команде, зачехлили свои клюшки, побросали в сумки мячи для гольфа, сняли темные очки и направились к стоянке. Уже через минуту солнце совсем скрылось, а вместе с ним и все машины. Парковка опустела, на поле для гольфа никого не осталось. Вернее, почти никого.

Гленн Форей сверял какие-то цифры, сидя за компьютером в своем кабинете возле старта, когда до него донеслись звуки ударов. Один мяч, второй, третий.

Чпок. Чпок. Чпок.

Хорошие такие, мощные удары.

Даже интересно, кто бы это мог быть в такое-то время.

Гленн Форей выглянул в окно.

В дальнем левом углу площадки, возле стартовой метки, он увидел мужчину в клетчатой кепке, надвинутой по самые брови, и с длинной старомодной клюшкой в руках. Он узнал его: этот игрок ходил сюда уже несколько лет. Склонившись над полем, мужчина выложил на траву еще три мяча – так быстро, как будто его кто-то подгонял. Потом выпрямился, взял поудобнее клюшку и опять – чпок, чпок, чпок.

Между тем солнце уже село. Гленн Форей посмотрел в сторону стоянки и обнаружил, что на ней стоят всего две машины: одна – его, другая – запоздалого игрока. Интересно, интересно… Он вышел из-за стола и выглянул за дверь.

Процедура повторилась. Один мяч, второй, третий. Чпок. Чпок. Чпок. И все по новой. Когда Гленн Форей подошел к нему справа, мужчина даже этого не заметил и тремя сильнейшими ударами отправил вдоль зеленой трассы еще три мяча.

Форей проводил их взглядом, после чего сказал:

– Вечер добрый, господин Гингрич. Хорошо у вас, однако, пошло.

– Да? Вы полагаете? Вам правда так кажется? – зачастил Гингрич, которому, судя по всему, было глубоко все равно, насколько далеко залетают его мячи. – Хотя да. Конечно. Добрый вечер, да. Что, уже пора заканчивать?

Форей подождал, пока Гингрич выложит очередные три мяча.

Нет, с ним явно творится что-то не то… Достаточно взглянуть на его лицо. И на то, как он резко выпрямляет руку. И с какой силой сжимает клюшку – вон аж все костяшки побелели… Какой уж там заканчивать.